Алая шкатулка

Он слышал приближение весны. Слышал, как расцветает боярышник, как просыпаются пчелы, как с тихим шорохом распускаются почки на дубах, рябинах и ясенях. Чувствовал, как ветер превращается в легкий бриз. Ежи шуршали в листьях на берегу, на водной глади открыли глаза головастики, их хвостики выросли, и они уплыли в зеленую глубину озера.

Скрестив руки на груди, Венн наблюдал за тем, как выплывает Луна, как хлопают крыльями мотыльки.

Оберон чувствовал свет, и у него было такое странное ощущение, будто он только сейчас закончил откапываться из-под снежной лавины на Катра-Симбе, вырвался к ярко-синему небу и снова задышал.

Венн знал, что отошел на шаг от своей человеческой природы.

Он ждал. Наконец из темноты появился сокол.

Сокол сел на голову горгульи и пристально посмотрел на него ярко-желтым глазом с узким зрачком. Его когти крепко вцепились в камень.

Венн кивнул:

– Даже ты способна лишь задержать приход весны. Саммер, чего ты от меня хочешь? Какую цену я должен заплатить за то, что мы выжили?

Но он знал, каким будет ее ответ. Саммер взлетела высоко в фиолетовые сумерки, а он наблюдал за ее полетом. И не сопротивлялся. Его глаза стали круглыми и синими, как сапфир. У него появился клюв, как у злобного хищника. Его тело стало легким. Боль ушла.

Он взлетел над землей.

Спустя несколько секунд в комнату вошел Пирс с подносом в руках и произнес:

– Я тут подумал, вы захотите отведать супу.

Но в комнате уже никого не оказалось. Только открытое окно и пара черных перьев на подоконнике.

Пирс поставил поднос на кровать, подошел к окну и выглянул в сумерки.

Высоко над деревьями парили два сокола. Из глубины Леса доносились странные звуки музыки Ши. Пирс вспомнил, что это канун Белтейна. Первый день мая – самая магическая точка в году. В этот день на пустошах разожгут костры.

Пирс закрыл окно, повернулся и глянул на портрет Лии.

Ее бледное лицо было залито лунным светом. Она смотрела на него со стены и улыбалась.

– Ты нужна ему, – прошептал дворецкий. – Ты нужна ему, иначе он пропадет навеки.

Но портрет хранил молчание. Пирс знал, что она его не слышит.