Алая маска

Мы отошли от двери в угол вестибюля. Я был раздосадован этой задержкой, опасаясь, что могу не застать всех полицейских агентов на службе в связи с поздним часом, и поэтому не сразу обратил внимание на то, что Плевич сильно взволнован. Правда, мы всегда отмечали за ним излишнюю горячность, в особенности при малейшем несогласии с его мнением, но сейчас он был возбужден более обычного, и даже слегка задыхался.

– Алексей, я решился обратиться к вам с предложением, и хочу, чтобы вы поняли меня правильно, – Плевич перевел дыхание и продолжал, – прошу вас подать начальству рапорт о передаче дела об убийстве в доме Реденов.

Тут я позабыл даже о необходимости спешить в полицейскую часть.

– О передаче дела? Кому же? И почему это? Объяснитесь, коллега, – попросил я, пока с усмешкой, но сердце екнуло от нехорошего предчувствия. Неужто Плевич сейчас от имени коллег упрекнет меня в пристрастности, сославшись на знакомство мое с Реденами?

– Объяснюсь, – Плевич старательно отводил глаза, но потом вдруг вскинул голову и вызывающе глянул на меня. – Я желал бы сам заняться этим расследованием. Вы ведь знаете, что я вхож к Ре-денам?

Я озадаченно кивнул, пытаясь сообразить, считает ли он свои эпизодические встречи на балах с Елизаветой Карловной свидетельством того, что он принят в доме ее отца, или я чего-то не знаю?

– Так вот, – продолжал Плевич, – волею случая дело попало к вам, но вы не сможете извлечь из него той пользы, которая…

Он замолк, подыскивая слова, но я не дал ему окончить.

– Ушам не верю! – заглянул я ему в лицо. – Вы мне ставите в вину, что я прилагаю все усилия к расследованию дела, а не к извлечению какой-то пользы для себя из трагедии честного семейства, в чьем доме совершено преступление?!

– Вы меня не поняли, – Плевич справился с волнением и обрел прежнюю высокомерность. – Для тонкого человека возможно сочетать служебное рвение с извлечением пользы для себя. Я вовсе не предлагаю вам заниматься своей работой спустя рукава. Но вы, Колосков, вы!.. Вы, с вашей медвежьей прямотой, не сможете воспользоваться дивидендами, которые в данном случае сулит положение следователя…

– Это какими же? В чем здесь исключительность положения следователя?

– Алексей, вы нарочно притворяетесь? Не хотите замечать очевидных выгод? Хорошо, буду с вами более откровенен, чем мне хотелось бы. Я неравнодушен к Елизавете Карловне. И это расследование может помочь мне сблизиться с ней, представиться в лучшем свете барону с баронессой, а уж в случае успеха розысков убийцы возможно обратить на себя внимание самого великого князя! Так что же, убедил я вас?

Мы смотрели в глаза друг другу и молчали. По совести, я не знал, что ответить своему товарищу. Признание в том, что он испытывает нежные чувства к юной баронессе Реден, безусловно, далось ему нелегко, и я не мог не уважать как сами чувства, так и усилие, с которым он сделал это признание. Кроме того, честолюбие Плевича было всем известно, и вполне вероятно, что это честолюбие многократно усилило бы его следственные таланты, приложенные к делу, которое сулило бы ему еще и личные выгоды.

– Простите, Плевич, я тороплюсь, поговорим позже, – наконец выпустил я скороговоркой и, обойдя товарища, быстро вышел на улицу.

Едва прикрыв дверь, я почувствовал, как краска смущения густо залила мое лицо. Я малодушно сбежал от ответа. А ведь не сейчас, так позже, мне придется ответить Плевичу. Так что же, передать ему дело? Или настаивать на том, что это я начал расследование и не вижу причин, почему бы мне его не закончить? Но ведь он привел причины личного характера, по которым ему хотелось бы заняться этим делом. Я ничуть не сомневался в том, что он приплел великого князя так, ради красного словца, а самое главное побуждение его просьбы – в том, чтобы как можно чаще видеться с предметом своей страсти, с Елизаветой Карловной. Так что же мне делать? Уступить товарищу? Или отказать ему?…

В Управлении я нашел дежурного полицейского надзирателя и потребовал собрать всех, кто находился на месте происшествия, включая жандармов. Требование мое исполнили беспрекословно, и я внимательнейшим образом осмотрел подошвы обуви всех полицейских чинов, привлеченных к работе по делу, и – о ужас! Следы одного из жандармов полностью совпадали с тем рисунком, который я сделал собственноручно на месте происшествия и приложил к протоколу. И подошвы его сапог были действительно опач-каны кровью.

Что ж, вот и разъяснилось происхождение одного вида следов крови; я попенял ему на неосторожность, вследствие которой мы чуть было не оказались введенными в заблуждение: ведь если бы и далее считали оставленные им следы за следы убийцы, то напрасно ожидали бы найти у подозреваемого такую обувь.