Алая графиня

Я хотела сесть рядом с супругами, но возница, которого звали Дженнаро, решительным жестом велел мне лезть внутрь и откинул полог. Затем он указал на солнце, которое только начало заливать густые облака розоватым свечением. Туман скоро должен был смениться холодным дождем.

Я сдалась, согнулась в три погибели и забралась в повозку, половина которой была забита подушками, валиками и меховыми накидками. В оставшейся части стояли мой сундук и гроб, сколоченный из свежесрубленной душистой сосны.

Я упала коленями на подушки и обняла гроб, словно передо мной был сам Маттео, прижалась щекой к гладкому ошкуренному дереву и разразилась слезами. Конечно, я знала, что муж тоже поедет с нами, но не думала, что нам предстоит путешествовать бок о бок.

«Вероятно, мы скоро сможем вместе уехать во Флоренцию к моим друзьям».

Вдалеке раздался раскат грома, и туман внезапно сменился частым дождем. Возница прикрикнул на лошадей, повозка дрогнула и закачалась. Я крепко обнимала гроб, не поднимая головы, пока не услышала девичий голос и конское ржание. Я выглянула наружу из-за приоткрытого полога и увидела Катерину.

Она была босиком, в одной только шерстяной ночной рубашке, длинная коса металась из стороны в сторону, пока девушка бежала за повозкой. Я ошеломленно смотрела, как она машет руками.

Ее лицо кривилось от горя, когда Катерина выкрикивала мое имя:

— Дея! Дея!

Отчаяние и страх Катерины были непритворными, а крик таким пронзительным, что я зажала уши руками. Потом я задернула полог и снова вцепилась в гроб. Я рыдала до тех пор, пока расстояние и шум дождя не заглушили воплей Катерины.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мы поехали по долине реки По на юго-восток и у Сан-Пьетро, перед тем как река начала извиваться, словно змея, переправились на другой берег бурного потока. С рассвета до заката я просидела в закрытой повозке рядом с сосновым гробом, держась за крышку так, словно это была рука Маттео. По временам дождь принимался оглушительно колотить в парусиновую крышу повозки, но под конец дня, когда мы миновали стены города Пьяченцы, совершенно прекратился. Я откинула полог и успела увидеть часть местности, именуемой Эмилия, ее холмы, поросшие виноградниками. После заката солнца мы не стали останавливаться, а ехали еще с полчаса, пока не оказались на постоялом дворе. К этому времени я промерзла до костей. В повозке стало так холодно, что я видела пар от собственного дыхания.

На постоялом дворе нашлась только одна свободная комната, поэтому единственный соломенный тюфяк достался мне, а вознице с женой, которая, как я успела выяснить, была совершенно глухой, пришлось положить подушки прямо на пол. Пожилые супруги заснули как убитые, поэтому я не стала гасить свечку и вынула из сундука бумаги Маттео. Я хотела переложить их в карман плаща, чтобы почитать завтра во время пути, но сон не шел. Поэтому я тут же погрузилась в сочинение древнего философа Ямвлиха[2] «О египетских мистериях».

Мне уже давно не приходилось читать. Латынью я занималась в последний раз четыре года назад, и многие места в тексте оказались неясными. Но то, что я поняла, меня испугало. Ямвлих толковал о языческих богах, духах, астрологии и о персональном демоне, имя которого можно узнать, изучив расположение звезд при рождении человека.

Хуже того, о предсказании будущего он говорил так: «В основе ворожбы лежат исступление или умственное расстройство, а также одержимость, явившаяся в результате болезни».

Я встревожилась и не стала читать дальше, но все равно убрала бумаги в карман плаща. Если Маттео считал данный предмет важным, то я обязана выяснить, почему это так.

На следующий день мы миновали Парму и очередные холмы с виноградниками, старательно возделанными на террасах, но в это время года пустынными и голыми. Почитать так и не удалось. Престарелая супруга возницы начала кашлять, и мне пришлось уложить ее в повозку рядом с Маттео. Сама же я пересела к старику и принялась любоваться возвышавшимися неподалеку Апеннинами, склоны которых поросли березой, орешником и дубом.

Этим вечером мы остановились где-то за Моденой. На этот раз мест на постоялом дворе хватало, и мне досталась отдельная комната. Я легла довольно поздно, поскольку читала Ямвлиха. Ближе к концу манускрипта между листами было вложено письмо на народной латыни, написанное той же рукой, что и перевод с древнегреческого на латынь, но не имеющее никакого отношения к содержанию трактата.

«Моему светочу», — было озаглавлено письмо.

Это связано с ритуалом, который я послал тебе в назидание, в надежде, что он, как и этот перевод Ямвлиха из Сирии, последователя нашего дорогого Платона, укрепит тебя в намерении двигаться дальше по пути воссоединения с Божеством.