Алая буква

Гестер велела Перл спуститься к берегу и поиграть там ракушками и морскими водорослями, пока она не поговорит с человеком, собирающим травы. Девочка улетела, как птичка, и, разув белые ножки, зашлепала по влажному прибрежному песку. Временами она останавливалась и с любопытством вглядывалась в лужицы, оставленные отступившим прибоем для того, чтобы в них, как в зеркало, могла смотреться Перл. Из воды на нее глядела девочка с блестящими черными кудрями вокруг головки и шаловливой улыбкой в глазах. Перл, у которой не было подруг, звала ее взяться за руки и побегать. Девочка тоже манила к себе, как бы говоря: «Здесь лучше! Иди ко мне!» Но Перл, ступив по колено в воду, видела в глубине лишь свои ножки, в то время как на еще большей глубине во взбаламученной воде то тут, то там снова мелькали как бы обрывки чьей-то улыбки.

Между тем ее мать окликнула врача.

— Я хотела бы договорить с тобой, — оказала она, — поговорить о деле, которое касается нас обоих.

— Ага! Никак миссис Гестер соизволила заговорить со старым Роджером Чиллингуорсом? — ответил он, выпрямляясь. — Очень рад! Ну, миссис, я со всех сторон слышу добрые вести о вас! Не далее как вчера вечером судья, умный я благочестивый человек, говорил о ваших делах, миссис Гестер, и намекал, что в совете стоял вопрос о вас. Там обсуждали, можно ли без ущерба для общего блага снять алую букву с вашей груди. И, честное слово, Гестер, я попросил почтенного судью, чтобы это было сделано немедленно!

— Не от милости судьи зависит снять этот знак, — спокойно возразила Гестер. — Будь я достойна освободиться от него, он отпал бы сам или обрел совсем иной смысл.

— Ну что ж, носи его, если он тебе так нравится! — ответил врач. — Женщина всегда должна выбирать для себя украшения, следуя собственной фантазии. Буква очень красиво вышита и весело блестит на твоей груди!

Все это время Гестер, не отрываясь, смотрела на старика: она была изумлена и потрясена при виде перемены, происшедшей в нем за эти семь лет. Нельзя сказать, чтобы он очень постарел, ибо, хотя годы и оставили свой след, он еще хорошо выглядел для своего возраста и, казалось, сохранял неукротимую энергию и живость. Но прежнее выражение лица, лица мыслителя и ученого, спокойного и тихого человека, каким она хорошо помнила его, совершенно исчезло, уступив место настороженному, хищному, жестокому, хотя и тщательно запрятываемому взгляду. По-видимому, Роджер Чиллингуорс пытался смягчить это выражение улыбкой, но она выдавала его, судорожно искажая лицо глумливой гримасой, и тем еще больше обнажала всю черноту его души. Время от времени в его глазах сверкал красный огонек, будто душа старика, раскаленная, тлела в его груди, пока случайная вспышка страсти не раздувала огонь в жаркое пламя. Однако он старался тотчас же затушить его и делать вид, словно ничего не произошло.

Словом, старый Роджер Чиллингуорс был ярким свидетельством того, что человек может превратиться в дьявола, если достаточно долго будет заниматься дьявольскими делами. Несчастный старик подвергся подобному превращению из-за того, что в течение семи лет непрестанно обнажал душу, полную мук, и наслаждался, усиливая эти жестокие муки, которые он с восторгом исследовал и наблюдал.

Алая буква жгла грудь Гестер. Перед ней стоял еще один погибший, и ответственность за его падение тоже лежала частично на ней.

— Что в моем лице заставляет тебя так сурово смотреть на меня? — опросил врач.

— То, что заставило бы меня плакать, если бы существовали слезы, достаточно горькие, — ответила она. — Но не будем говорить об этом! Я хочу поговорить с тобой об известном тебе несчастном человеке.

— О нем? — с жадностью воскликнул Роджер Чиллингуорс, как будто эта тема нравилась ему и он был рад возможности поделиться своими мыслями с единственным человеком, которому мог довериться. — Сказать по правде, миссис Гестер, как раз сейчас мои мысли были заняты этим джентльменом. Итак, говори открыто, я отвечу тебе.

— Когда мы в последний раз разговаривали с тобой, — сказала Гестер, — семь лет назад, ты взял с меня слово сохранить в тайне наши прежние отношения. Поскольку жизнь и честь этого человека находились в твоих руках, мне не оставалось иного выбора, как согласиться на твои условия и хранить молчание. Не без тяжких предчувствий связала я себя этим обещанием. Отказавшись от обязанностей перед всеми другими людьми, я все же не могла отказаться от долга перед ним, и что-то говорило мне, что этим сговором с тобой я отступала от своего долга. С того дня ты стал для него самым близким человеком. Ты следуешь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним — во сне и наяву. Ты проникаешь в его мысли. Ты копаешься в его душе и терзаешь ее! Ты сжал в своей руке его жизнь и ежедневно заставляешь его умирать страшной смертью, а он все еще не знает, кто ты! Допустив это, я, конечно, поступила низко с единственным человеком, которому мне еще дано было сохранить верность.