Алая буква

Разительна была перемена, происшедшая сразу же после смерти мистера Димсдейла в наружности и поведении старика, которого все знали под именем Роджера Чиллингуорса. Внезапно вся энергия и бодрость, вся физическая и духовная сила покинули его; он сразу одряхлел, съежился, стал каким-то незаметным — так вянет и сохнет на солнце вырванная с корнем сорная трава. Этот несчастный человек сделал единственным содержанием своей жизни последовательное выполнение мести, и теперь, когда его злой умысел полностью восторжествовал, исчерпав себя, и больше не было материала, чтобы его питать, короче говоря, когда у дьявола не осталось больше на земле работы для этого существа, потерявшего человеческий облик, ему приспело время убираться туда, где его хозяин мог найти для него подходящее занятие с достойной оплатой.

Но не будем слишком жестоки к мрачным фигурам, вроде Роджера Чиллингуорса и его друзей, которые столь долго владели нашим вниманием. Любопытно было бы проследить и проверить, не являются ли любовь и ненависть, в основе своей, одним и тем же чувством? Каждая из них в своем предельном развитии предполагает высокое понимание человеческого сердца; каждая из них питается за счет чувств и духовной жизни другого; каждая из них заставляет и страстно любящего и не менее страстно ненавидящего, лишенных объекта своей любви или ненависти, одинаково страдать от одиночества и тоски. С философской точки зрения обе эти страсти представляются совершенно одинаковыми, с той лишь разницей, что одно чувство сияет небесным светом, а другое — темным и зловещим пламенем. В загробном мире и старый врач и священник — эти две взаимные жертвы — возможно, нежданно обнаружат, что вся их земная ненависть превратилась в драгоценную любовь.

Но оставим эти рассуждения и вновь обратимся к фактам. После смерти старого Роджера Чиллингуорса (последовавшей в тот же год), согласно его последней воле и завещанию, выполненному душеприказчиками, губернатором Беллингхемом и преподобным мистером Уилсоном, все его значительное состояние и здесь и в Англии перешло к маленькой Перл, дочери Гестер Прин.

Так Перл, девочка-эльф или, по мнению некоторых, дьявольское отродье, стала самой богатой наследницей в Новом Свете. Не лишено вероятия, что это обстоятельство значительно изменило точку зрения общества, и если бы мать и дочь остались в Бостоне, Перл, достигнув совершеннолетия, смешала бы свою буйную кровь с кровью потомка самого благочестивого пуританина. Но вскоре после смерти врача Гестер вместе с дочерью куда-то исчезла. И в течение многих лет, — если не считать смутных слухов, появлявшихся из-за океана, подобно прибиваемому к берегу бесформенному куску дерева с инициалами какого-то имени, — о них не поступало никаких достоверных известий. История об алой букве превратилась в легенду. Однако еще долго позорный помост, на котором умер несчастный священник, и домик на берегу моря, где обитала Гестер Прин, наводили страх на жителей города.

Однажды днем дети, игравшие неподалеку от этого домика, увидели высокую женщину в сером, подошедшую к двери, которая в течение многих лет была наглухо заперта. Но то ли женщина отперла ее, то ли сгнившее дерево и железо уступили ее усилиям, то ли она проскользнула, как тень, сквозь эти препятствия, — во всяком случае она вошла внутрь.

На пороге она остановилась и обернулась; наверно, ее испугала мысль одной после стольких событий снова войти в это жилище, где она провела такие тяжелые годы. Ее колебание длилось лишь одно мгновение, но его было достаточно, чтобы обнаружить алую букву на ее груди.

Итак, Гестер Прин вернулась и снова надела давно забытую эмблему позора. Но где же была маленькая Перл? Если она была жива, то сейчас находилась в самом расцвете юной женской красоты. Никто не знал и никогда не узнал с полной достоверностью, сошла ли маленькая шалунья в безвременную могилу или, смирив пыл своей дикой натуры, разделила скромное счастье обыкновенных женщин. Известно лишь, что всю остальную часть своей жизни Гестер была предметом любви и заботы каких-то обитателей другой страны. На имя этой затворницы приходили письма с гербовыми печатями, неизвестными английской геральдике. В домике появлялись предметы уюта и роскоши, которые никогда не купила бы сама Гестер, но приобрести могло только богатство, а подарить могла только любовь. Здесь видели скромные безделушки, маленькие украшения, красивые вещицы, свидетельства постоянной памяти, сделанные, должно быть, искусными пальцами по желанию любящего сердца. А однажды заметили, как Гестер вышивала детское платьице такими чудесными, великолепными узорами, что появление ребенка в подобном одеянии неминуемо вызвало бы гнев нашего слишком трезвого общества.