Аквариум

Зик не желает слушать чужие мысли, но кивает: хочет уйти отсюда побыстрей и забыть, что тут ему осталось совсем недолго; не думать о том, что скоро их троих выкинут из их мира – места, которое только стало им домом.

– Никто на станции не пользовался внешней связью больше четырёх месяцев. Но этому можно найти оправдания. Но и не было входящих контактов. Странно, да? Могла ли твоя семья забыть про тебя? – Капитан не спрашивает – давит. Грубо и глупо.

Термин «семья», чей смысл для Зика утратил своё значение, и упоминание о них едва ли задевают его за живое – они где-то там, на поверхности, что частично стёрлась под властью океана. Они остались далеко, в расплывчатых воспоминаниях потрепанными временем образами.

– Ладно, забудем про них. Могла ли компания забыть про нас? Такой дорогостоящий проект, такие надежды.

Зик категорично качает головой:

– Мы отправляем отчёт каждые два дня. Большего им не нужно. За почти шесть месяцев не было ни одной технической поломки, не выявлено ни единой неполадки. Этот результат их, несомненно, устраивает.

В отчёте не больше десяти предложений: правда про техническое состояние станции, ложь – про отличные отношения на борту. Все отчёты одинаковые – так всем проще. Так получилось случайно и синхронно.

– А в ответ получаем «Принято», и это лишь автоматический ответ, – добавляет капитан. – И ещё. Если срок нашей службы шесть месяцев, мы возвращаемся через четырнадцать дней. Мы – те, кто спустился сюда почти шесть месяцев назад. – Зик начинает понимать, куда он клонит, но не перебивает. – Но есть те, кто спустился сюда раньше нас. Разве они не должны были вернуться на поверхность?

Конечно должны были! – говорит сам себе Зик и смотрит в стол, пытаясь не показать эмоций, но капитану, видимо, плевать на его не-реакцию. Он спокойно продолжает излагать свою версию:

– Остальные станции вообще молчат. Я пытался связаться с ними весь месяц, а любая связь с поверхностью обрывается. Неделю назад я написал в отчёте, что один из экипажа разрезал себе живот и ему нужна экстренная помощь. И ответ был «принято».

В тишине становится слышно, как шипит газ в трубах. Капитан молчит, дожидаясь пылкой реакции на свою теорию, а Зик молчит, не почувствовав ничего, что должен был ощутить человек на его месте: ни страха, ни печали. Первое, что приходит в голову, – они смогут остаться тут подольше. Мысль о том, что их оставят в покое, поселяет внутри глухую радость. Она дарит тонкую нить надежды: может быть, про них действительно забыли навсегда. Он понимает, что мечтать о таком ненормально. Но нормальность имеет слишком много граней, искорёженных новыми обстоятельствами. А ещё он знает, что Баду и Белле тоже понравится такая ситуация. Немного успокаивает, совсем чуть-чуть, но лучше, чем ничего.

– Там что-то случилось. Что-то, из-за чего мы ушли на дальний план. Что-то плохое, если не катастрофичное. – Капитан выдыхает. – И нам нужно узнать, что именно.

      Нет, нам не нужно знать, что случилось – говорит про себя Зик и смотрит в глаза капитану. Тот даже не моргает.

– Мы возьмём одну из двух прогулочных лодок и направимся на поверхность. Разумеется, вынырнем мы далеко от берегов, но за неделю, в хорошем случае, мы, дрейфуя, доберёмся до берега. Я посчитал. – Для достоверности он расстилает на столе карту, но Зик лишь мельком оглядывает линии и точки, проставленные красным цветом. Сбоку столбцы расчётов. – Отправлять всех нет смысла. Нужны только двое. Всем остальным я сообщил, они согласны, ты последний, но твой голос уже не имеет значения.

Ощущение, что он физически ставит точку в конце предложения или тяжёлый крест, похоронив под ним пререкания и протесты.

– А как же Б… Понял, – Зик моментально затыкается, осознав, и совсем тихо добавляет: – Но почему они?

– Они слишком задержались тут. Можешь рассказать им. У них есть три дня. И… – Капитан снова улыбается. – Это приказ.

Да какой же ты мудак – думает Зик и вместо прощания шлёт его к чёрту.

В скользком полумраке коридор кажется бесконечным, извилистым, как ходы магического лабиринта. Лампы работают лишь на тридцать процентов, а освещение настроено на земные сутки, и сейчас, в часы, когда большая часть экипажа бодрствует, на поверхности глубокая ночь, значит, тут должна быть тоже.