Аквариум

Возвышаясь над станцией, Зик чувствует себя её властителем – в часы дежурства она полностью починяется только ему. Он ощущает себя богом тонн титана, что выглядят во владениях мрака нерушимой крепостью с вечными огнями. Одновременно с этим, глядя на бескрайнюю темноту вод, он чувствует себя маленькой точкой на теле океана, а станцию – едва ли большим пятном.

      Видеосвязь раз в неделю – тут только рабочие каналы для связи с поверхностью и другими точками под водой; нельзя занимать времени больше чем полчаса. Но даже этого времени ему кажется слишком много. Он не видел никого из экипажа больше месяца, а если не считать случайные встречи на кухне с Бадом, то почти два. Посиделки в общем зале прекратились постепенно: с каждым разом приходило меньше людей. Каждый нашёл себе занятия: какое – Зик не знает, но все сидят в своих каютах. Он не смог найти то, что было в состоянии увлечь его мысли, отогнать навязчивое ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Ему не одиноко, наоборот, одному немного легче: не приходится заставлять себя улыбаться или насильно выдавливать слова.

Рябь бежит по экрану, стирая грани лица его сестры. Она много говорит о пустяках, о важных делах, погоде, а потом умолкает. На её коленях сидит пятилетняя дочь, которая перелистывает страницы в альбоме. Рисунки природы: реки, леса, цветы и животные.

Она нарисовала всё это, чтобы ты не забывал, как выглядит Земля. Она соскучилась. – Последнее звучит как обвинение: почему ты там, а не тут? Почему?

      Зик рефлекторно поворачивает голову вбок, разглядывая пейзаж в иллюминаторе. За стеной станции вместо сочной зелёной травы на лужайке возле дома на тысячи километров во все стороны стелятся поля черноты и уродливые лабиринты трещин. Над головой вместо голубого небесного купола – свод из тонн холодных вод, которых никогда не достигнут лучи палящего солнца. Вместо тёплого летнего дождя из него морским снегом плавно опускаются разлагающиеся останки рыб и сгнивших растений.

Нужно – сказать, что он соскучился; необходимо – произнести слова поддержки; доказать – что ему тоже тут очень плохо.

– Я тоже скучаю. – Не хватает эмоций: звучит сухо, как армейское приветствие. – Скучаю по вам всем.

Она кивает, вяло улыбается на прощание. Зик нажимает на кнопку на экране и, когда связь обрывается, испытывает облегчение, из-за которого стыдно и неуютно. Избегать общения с семьёй и, что хуже, не иметь желания общаться с ними – вот это настоящая проблема, что настигла спустя пару месяцев на станции. Он их сторонится. Боится говорить с ними, словно разучился это делать: каждое слово даётся с трудом, а выразить мысли становится сложней и сложней.

Морской снег не прекращая падает из чёрного небесного купола, кружит в подсвеченной фонарями воде и, осев на дно, сливается воедино с вековым илом. Расположившись в кресле, Зик смотрит в иллюминатор и думает о том, где он. Та ли эта планета Земля, на которой он родился? Почему её поверхность расцвечена всеми красками жизни и пышет энергией, а её глубина, океан – прародитель всего живого – выглядит как кладбище для всего мира и дарит лишь мрак и холод?

Станция скрипит: стены и потолки едва ощутимо дрожат, сдерживая напор вод, которые неустанно хотят поглотить все и вся в свой вечный покой. Иногда Зику становится страшно, чаще – наоборот. Полное спокойствие, глубокое умиротворение, словно океан мало за малым вымывает из уголков его души все тревоги; будто бы он ненасытный и, не разбирая, поглощает все эмоции и чувства, превращая его в пустошь – в пустоте ни страха, ни боли, – подобную себе.

Персонал на станции – всего-то десять человек – никогда не бывает в сборе. Они лишь тени былых людей. Их голоса Зик давно не слышал вживую, только через динамики и только о смене дежурства. Сутки постепенно потеряли чёткое определение – в них не двадцать четыре часа, а куда больше. Связью с поверхностью для личных нужд никто не пользовался несколько месяцев. Он и сам про неё предпочитает забыть, говорит себе, что цифровая информация извращает фразу «живое общение» и поэтому не хочет пользоваться ей. Скорее, не может заставить себя.

Однажды, случайно проснувшись от слишком громкого скрежета под каютой, Зик выходит на кухню и пересекается с Беллой. Вглядывается в её лицо, каждый контур, пытаясь вспомнить, точно ли она выглядела именно так? Разговор идёт пустой, а шутки прошлогодние. Когда в очередной раз она смеётся – громко и неестественно, – Зик понимает, что даже не против того, чтобы она (или он) сейчас ушла. Он думал, что соскучился по разговорам, по живому общению. Но нет – его с первых же минут начинает воротить от её вида, от скользящего взгляда, который бегает по каюте, от цоканья ложки об железный край чашки.