Аквалон

– У Змея – пауног, сын Марлоки! Марлока острова сделала, и сынов своих на каждый поставить… ну как Уги-Уги – наместников. На каждом острове свой пауног тайно жить, следить, чтоб правильно все. Ты, Платок, понимать? Он – тайн хозяин острова! Но почему этот пауног Змея слушать… того Кахулка не знать. Змей через паунога людами управлять мочь. Страшный! Потому рабский люд не бунтовать, бояться паунога и Змея бояться.

Вскоре подошло время обеда. Рабов кормили раз в сутки, в основном сухарями, рыбой и засоленными этикенями, редко – вяленым мясом. Все это вместе с питьевой водой спускалось сверху, в корзине. Пока что Гана не совсем понимал взаимоотношения охранников в провале с оставшимися на поверхности. Кажется, надсмотрщики внизу и сами являлись пленниками, – судя по всему, сюда отправляли тех, чьи глаза желтели под влиянием «дрожало», то есть дыхания Марлоки. Через некоторое время они окончательно сходили с ума, и тогда попавшие в провал позже, еще не потерявшие свое куни, убивали их… либо они успевали сбежать и прятались где-то внизу вместе с другими беглыми рабами. Сам Тулага пока не ощущал никаких изменений в сознании… хотя, возможно, человек и не мог ощутить их, не мог осознать, что рассудок покидает его – ведь осознавать было уже нечем?

По всей пещере звуки работы смолкли; рабы слезли с завалов, опустились вдоль стенки на колени. Стало видно, как много среди них калек – более половины без пальцев на левой или правой руке, иногда – без ступни или с выбитым глазом, или с отрезанным ухом.

– Кто их калечит? – прошептал Тулага.

– То охрана, когда гон начинать, – ответил лодочник, опасливо косясь на туземцев.

– Какой гон?

– Кахулка здесь недавно совсем, а уже много знает! – похвастался туземец. – Дрожало бурлит, и куни вслед за ней. Тада охрана и Змей совсем безумнеть. Злы таки, стучать, кричать, на рабский люд прыгать, рубить их… потом спокойней становиться, помогать тому рабскому люду, кого покалеча… Э, лучше молчать, Платок. И вниз глядеть, дабы Змея не зли.

Лан Алоа появлялся раз в день, во время кормежки. Где начальник охраны и его пауног находились все остальное время – оставалось загадкой. Хотя однажды Тулаге показалось, что он слышит доносящийся издалека женский плач; после Кахулка подтвердил, что пару раз в очередной корзине вместе с рабами-мужчинами опускали женщин, и охрана сразу уводила их на другую сторону провала, где у Змея, видимо, было свое обиталище.

Вскоре Змей появился из дальнего прохода, сидя, как всегда, на твари, поджав ноги и опустив запястья в складки на мягкой лилово-розовой спине. В свисающих длинных конечностях покачивались кувшин и длинная связка ломтей этикеней.

– Проголодались, грешники?! – Даже когда Змей говорил нечто обыденное, задавал вопрос, в котором не было ничего угрожающего, он все равно произносил слова так, будто спрашивал о чем-то таинственном и ужасном, и при этом им владело крайнее напряжение всех душевных и физических сил, исступление, грозящее вот-вот перейти в неистовство.

– Мой брат, божественный Лен, гончий Верхних Земель, недоволен вами, о чем и поведал мне, прислав послание. – Лан повел плечом, и одна из задних ног твари приподнялась, показывая большой пергаментный свиток, нанизанный на зазубренный крючок. – Подозреваем мы, что Бром Бом, хозяин Врат в преисподнюю, страшится в ожидании скорого прибытия повелителя Верхних Земель, Бога Страшного и Могучего. Ведь недавно победил Он другого Бога, и тот низвергнут был в преисподнюю Нижних Земель и пребывает здесь в бессрочном заключении… – Нога с пергаментом вновь изогнулась, показывая вниз. – Теперь же Страшный и Могучий желает больше драгоценных камней, чем вы, грешники, добываете во славу Его взьоим омю бьло, мою котсу! Что ж, мы, повелитель Нижних Земель, исполним желание нашего брата, а также хозяина Врат, дабы не разгневался на нас Страшный и Могучий… И потому – ешьте, ешьте, грешники, ведь силы понадобятся вам!

У Тулаги ни разу не возникало впечатления, что Лан Алоа шутит, когда говорит о тайном прииске как о преисподней, что он всерьез считает рабов грешниками, отправленными сюда за свои проступки, и верит в то, что является богом этих мест.

Лан полетел вдоль ряда, награждая каждого раба кусочком этикеня и улыбаясь так, будто положение, которое при этом он вынужден был придать своим губам, причиняло ему острую боль. Когда он медленно двигался мимо, Гана краем глаза рассматривал паунога. Тело напоминало сплюснутый пузырь, полный очень густого бледно-лилового дыма. Казалось, если в него ткнуть пальцем, тончайшая стенка прорвется, выплеснув содержимое наружу. С боков свешивались брыли – шершавые складки, напоминающие одновременно и ткань, и человеческую кожу. Снизу покачивались ноги с едва заметными темными присосками на поблескивающей поверхности и подвижными зазубренными крючками на концах.

– Джа эплейцы: кадиллац атлас аделябра кресс! – яростно шептал Лан Алоа, скользя поверх голов взглядом ржаво-рыжих глаз.