Акула пера в СССР

— Шоб кто-то тут был — так нет никого, товарищ Белозор. Все научные сотрудники таки имеют дела дома! Приходите завтра и не делайте мне сердце, — сказала тетя с большим носом, едва отрываясь от вязания.

С посетителями в воскресенье, видимо, было негусто.

— А я приду! — сказал я. — Так и передайте директору: Белозор из "Маяка" будет с ним про Деражню разговаривать. И настроен весьма решительно.

— Пфуй! — сказала мадам. — Таки пойдите и решительно киньтесь головой в навоз, товарищ Белозор.

— Что? — удивился я.

— Ничего-ничего. Будьте здоровенький, растите большой, говорю.

Вот же!

* * *

Дубровица была на тридцать или сорок процентов еврейским городом. Даже ужасы Великой Отечественной не изменили этого факта, хотя убито было несколько тысяч мужчин, женщин и детей еврейской национальности. Массово уезжать стали только в конце восьмидесятых — начале девяностых. Честно говоря, это заставляло задуматься.

Одним из представителей племени Сиона был корявщик Хаим. И корявщик — это не ругательство.

— Бабы! — кричал он гнусаво. — Корявки!

Корявщик — это старьевщик. Он собирал всякое тряпье и старье — корявки, и сдавал в пункты приема. Иногда ему попадались интересные вещицы и он ими приторговывал.

— Бабы! Корявки! — это совсем не то, что хочется услышать в девять утра в воскресенье.

— Сам ты корявка, Хаимка! — высовывались из окон хозяйки. — Ты б к обеду лучше прикатывался, мы бы тебе того-сего насобирали…

— К обеду я пойду к уважаемым людям, на улицу Розочки Люксембург, и там у них такие корявки, шо пальчики оближешь, а не тот хлам и позор, шо можно насобирать на вашей Слободке… — бурчал он, подгоняя несчастную лошаденку, впряженную в тележку со старьем.

Бабы возмущенно охали и ахали. С улицей имени Розы Люксембург у Слободки была давняя конкуренция за звание самых отдаленных от центра города пердей, самого дикого дубровицкого захолустья. То есть они-то говорили о "чистом воздухе и приличных людях", но сути это не меняло.

— Дядь Хаим, — сказал я, догоняя его и хлопая по плечу: — Если поможете мне разгрузить чердак — у вас будет столько корявок, что и на Розу Люксембург вам будет наплевать, и на Клару Цеткин!

— Ой-вей, зачем вы так говорите за Кларочку? Но вы даже можете на нее сами плюнуть, если вот этот экипаж заполнится хотя бы до половины! — от моего хлопка с его лапсердака поднялась целая куча пыли, так что старый еврей принялся чихать, блаженно жмурясь.

— Целиком, и с горкой, дядь Хаим.

— А если с горкой — то я тебя поцелую, хоть ты мне и не племянник, мишигине копф… Давай таки пойдем и посмотрим глазами на твой чердак!

Я знал о чем говорил. Как многие старые люди, мама Геры Белозора была ужасной барахольщицей. Наслоилась и нищета военных годов — любая тряпка и любая тарелка могли пригодиться в хозяйстве! В общем, там, кажется, было полтонны разной хрени, копаться в которой я не собирался.

Лошадка брела по улице, поднимая песчаные облачка своими копытами, Хаим шаркал рядом. Ася и Вася увидели нас издали, они копошились в песочнице с посудками и лопатками, которые купила им Пантелевна.

— Гера, Гера! — запрыгала Василиса.

— Ласядка! — захлопала в ладоши Аська. — Хацю ласядку!

— О, лэхаим, детки! — расцвел корявщик Хаим.

— Идите сюда, дядя Хаим вас покатает! — крикнул я. — Да, дядь Хаим?

— И покатаю и дам еще вот… Есть у меня тут цукер, такой цукер шо пальчики оближешь… — он принялся копошиться в тележке.

Я с подозрением следил за ним, но зря: когда по очереди подсадив девчуль на борт телеги, я решил проконтролировать, чем старик пичкает детишек, то оказалось — это вполне себе запакованные магазинные петушки на палочке. Девчули болтали ногами, тряслись на колдобинах, употребляли петушки и были очень счастливы, в отличие от их мамы, которая выбежала за калитку с испуганным лицом:

— Дети!.. — она уже набрала в легкие воздуха, чтобы закричать, но увидев практически идиллическую картину, тут же разулыбалась. — Дети… Привет, Гера!

Домашний халат в голубенький цветочек шел ей ничуть не меньше яркого платья.

— Доброе утро, Тася! — помахал я рукой в ответ.

— А мы на ласядке катаимся! — заявила Ася и в подтверждение своих слов помахала петушком.

— А кашу кто есть будет? — строго спросила Таисия.

— Патамусьто! — не сдавалась двухлетняя обаятельная вредина.

— Давай мы скажем маме, что потом доедим конфеты, — рассудительно сказала Вася. — После каши. Тогда она не будет ругаться и разрешит нам еще покататься на лошадке.

— О! — этот аргумент убедил младшую, и она закивала головой, засунув в рот всего петушка целиком. — Холосё!

Я снял их по очереди с телеги и поставил на дорогу. Девочки побежали к маме, она приобняла дочерей за плечи и, наклонившись к ним, показала на хаимову кобылку:

— Если вы быстро покушаете, то я дам вам по морковочке, и вы покормите лошадку! —

— Ура-а-а! — снова запрыгала Васька, а Аська подхватила: — Уя-я-я!

Девочки были очень обаятельные. И мама у них — обалдеть просто. Уходя за калитку, она послала мне украдкой воздушный поцелуй, а потом — вильнула попой! Вот честно- взяла и вильнула попой самым бесстыжим образом!