Акт бунта

— Дело не в доброте. Это была месть. Ты сама это сказала, еще в больнице.

Я сдерживаю ухмылку, которая хочет появиться на моем лице.

— О, да. Я действительно так сказала. — Я была под кайфом от обезболивающих, которые принимала в то время. Однако мой ум был достаточно острым, чтобы найти способ сделать донорство костного мозга приемлемым для Пакса. Если бы он знал, как ужасно я его разыграла, сомневаюсь, что стояла бы здесь, в его комнате. Он вообще не стал бы развлекаться моим присутствием. — Уверена, что ты немного рад, что смог помочь своей маме, не так ли?

Пакс смотрит на меня — прямо сквозь меня — ряд крошечных мышц напрягается на его челюсти. Парень разочарованно выпускает струю воздуха через нос, раздувая ноздри, а затем поднимает камеру к своему лицу. Он делает еще одну мою фотографию, его брови сходятся вместе, когда тот снова опускает объектив от своего лица.

— Почему бы нам вместо этого не поговорить о том, почему ты пыталась покончить с собой? — огрызается он.

Такое чувство, что он только что вылил мне на голову ведро ледяной воды. Внезапно дразнить его из-за операции больше не кажется такой уж хорошей идеей.

— Хорошо. Справедливое замечание, — признаю я. — Эти темы под запретом. Тогда о чем мы поговорим?

— Мы вообще не будем разговаривать. Ты покажешь мне, как я не пугаю тебя до чертиков. Подойди к окну. — Пакс направляет объектив старой камеры на меня, затем на окно, как будто у него в руках пистолет, а не действительно дорогое оборудование. Он хочет пристрелить меня в любом случае.

Я чувствую себя так, словно выстраиваюсь в шеренгу на расстрел, когда пересекаю его комнату и становлюсь, как он мне приказал, перед большим эркерным окном напротив его кровати.

— Что теперь? — Нервный электрический ток, вибрирующий под моей кожей, усиливается, когда парень оглядывает меня, разрывая на части отстраненным, далеким взглядом.

— Теперь ты раздеваешься, — заявляет он. Простые, лишенные эмоций слова, которые звучат ровно, как будто он просто сказал мне наклонить голову еще немного вправо.

В нем ничего не меняется. Выражение его лица остается стоическим и бесстрастным. Плечи расслаблены. Его глаза такие же холодные, бледно-серые. Но что-то действительно меняется. Я не могу понять, в чем дело. Не могу точно определить, что именно. Но Пакс играет со мной, и ему это очень нравится. Он ждет, что я откажусь от его требования и в испуге выбегу из комнаты. Это типичное поведение Пакса Дэвиса. Потому что знает, что просит слишком многого, но все равно требует, чтобы посмотреть, на какие кнопки может нажать, прежде чем другой человек сломается.

Однако он неопасная береговая линия, о которую я могла бы разбиться. Другая моя версия разлетелась бы на куски при одной только мысли о том, чтобы раздеться перед ним, но та версия меня умерла на тротуаре, залитая кровью. Теперь потребуется нечто большее, чем обнажить свою плоть перед парнем из Бунт-Хауса, чтобы повлиять на меня.

Пакс сардонически фыркает; он думает, что уже выиграл эту странную игру в проверку на прочность, но это не так. Даже близко нет. Не отрывая от него взгляда, я беру нижнюю часть своей рубашки с длинными рукавами и медленно стягиваю ее через голову.

Затем снимаю кроссовки, стягиваю джинсы на бедра, не моргая, спуская их вниз по ногам. Пакс замирает, неподвижный, как статуя, наблюдая за тем, как я спускаю бретельки лифчика с плеч, затем тянусь назад, чтобы расстегнуть застежки сзади.

Сейчас не темнота.

Мы не в лесу.

Я трезва, как стеклышко, и Пакс тоже. По крайней мере… я так думаю.

Это совсем не похоже на ту ночь, когда он прижимал меня к дереву и чуть не трахнул. И теперь я смотрю на него со смутным чувством гордости, вместо того чтобы разрываться надвое из-за моей явной паники и того, как сильно я хочу его.

Лифчик падает на пол.

Трусики присоединяются к остальной моей одежде.

Меня не волнует, что мое нижнее белье не соответствующее. Ну и что с того, что лифчик черный, а трусики розовые? Теперь, когда они на полу, это вряд ли имеет значение. И то, что я вся в синяках, тоже не имеет значения. Верхняя часть моих рук покрыта ими. Мои бедра испещрены множеством отметин. Моя грудная клетка черно-синяя; многие из этих синяков мне нанес сам Пакс. Мне все равно, что мои запястья все еще забинтованы.

Все это, блядь, не имеет значения.

Я стою спиной к окну, расправляя плечи, наклоняя голову и поднимая подбородок… И встречаю пустой взгляд Пакса с горящим вызовом, который зарождается где-то глубоко внутри меня.

Я голая. И все еще чувствую этих бабочек — у них есть собственный разум, они бьются у меня в груди, — но теперь я могу отделиться от них. Мое беспокойство не берет надо мной верх.