Акт бунта

Он бьет меня. От удара я отшатываюсь, сознание ускользает. И бьет меня снова и снова, по груди, животу… везде. Когда он врывается в меня, мой разум становится пустым. Я исчезаю в тумане небытия.

Выныриваю из этого тумана только тогда, когда чувствую агонию боли в запястьях.

Я возвращаюсь в свое тело, и паника овладевает мной. Голый и весь в крови, Джона стоит на коленях надо мной с ножом в руках, а мои запястья…

О боже! Мои запястья! Кровь алой рекой стекает по моим рукам, когда я подношу руки к лицу. Слишком много крови. Здесь слишком много крови.

— Джона, что ты наделал?

— Тебе не следовало так говорить о моей матери, — рычит он.

— Черт. Я… я умру, Джона…

На его пепельно-бледном, забрызганном кровью лице отражается едва заметный шок. Вялый и опустошенный член висит между его ног. Парень отшатывается, выронив нож, и звук его удара о дерево звенит у меня в голове.

— Ты… не должна была… говорить это… о моей маме, — шепчет он.

Паника заставляет меня оживать, даже когда я чувствую, что угасаю. Мое сердце сильно бьется, ударяясь о ребра, отбивая отчаянный ритм, пытаясь справиться с шоком…

— Джона. Джона, послушай меня. Если ты бросишь меня вот так, они поймут, что это был ты. Если ты позволишь мне умереть, они узнают, что ты напал на меня.

Он качает головой.

— Нет. Никто не узнает.

— Узнают! Они проведут вскрытие. О, боже, они… — Комната качается. У меня так кружится голова, что я даже ничего не вижу. Слишком много крови. Так много крови. — Они узнают, что ты… изнасиловал меня. Синяки…

— Блядь! — Джона рвет на себе волосы, сгибаясь пополам. — Это все твоя вина. Какого хрена тебе понадобилось говорить это дерьмо!

Как будто щелкнули переключателем, он камнем падает на пол, обхватив голову руками и начинает плакать.

— Отвези меня…в больницу, Джона. Отвези меня и… все будет хорошо.

— Нет! Нет, нет, нет! Я не могу!

— Отвези меня!

Он резко поворачивает ко мне красное, все в пятнах лицо, глаза безумные, как ад.

— Ты расскажешь им, что я сделал!

— Не расскажу. Клянусь. Я скажу… что сделала это сама. Никто никогда… не узнает.

Джона перестает плакать. Он шмыгает носом, вытирая его тыльной стороной ладони. И выглядит как маленький мальчик — ребенок, оправляющийся от приступа гнева.

— Клянешься? Если отвезу тебя, ты скажешь им, что это сделала ты? Не я?

— Клянусь.

Он на секунды задумывается. Секунды, которых у меня нет. И затем…