Аксенов

А.К.: Я знаю. Видел я его в том же «Иллюзионе», кстати, и забыл совершенно, не придал ему значения. Похвастаюсь я тебе еще вот чем: очень одобрив мою память на материальные приметы бытия, обнаружившуюся в романе «Все поправимо», Вася однажды предложил мне вместе с ним, на пару написать нечто из того времени, где действие, заметь, вершится, как и в «Москве Ква-Ква», в том самом высотном доме на Котельниках. Что-нибудь такое веселое. Я был совершенно потрясен и ошеломлен этим предложением, сказалось старое, сорокалетнее благоговение перед писателем Аксеновым. Это было, и я не боюсь таких сравнений, как если бы мне Лев Николаевич Толстой предложил вместе с ним оперетту сочинить… Совершенно я был потрясен, хотя мы дружили уже очень давно к тому времени, я помню даже, как он читал мне отрывки из еще не дописанного «Ожога», помню этот рукописный текст в толстой общей тетради большого формата…

Е.П.: Чем бы мне тоже похвастаться? А мне Вознесенский поэму «Лонжюмо» читал в 1963 году. Впрочем, извини, давай, давай дальше…

А.К.: Он предложил, я, естественно, согласился. А что, говорю, это идея. Мы сидели с ним в этом его любимом кафе, которое рядом с парикмахерской «Персона», на первом этаже все той же легендарной высотки на Котельниках. Перебирали, кто в этом доме жил — такие-сякие, пятые-десятые… И дальше мы в этом же кафе встречались несколько раз. Основной сюжет придумали — о любви некоего персонажа, за которым нам виделся поэт Симонов, к некой советской генеральше или жене секретного академика… Я помню, что придумал смешную деталь про эту высотку: перед приездом комиссии строители, не успевшие возвести садово-парковые скульптуры на десятом этаже, бегут в соседнюю школу, берут живых пионеров, ставят их на карниз с горнами, флагами и красят золотой краской…

Е.П.: Античность прямо какая-то.

А.К.: Я помню, мы вышли из этого кафе, задрали головы и расхохотались — прямо над нами торчал такой крашеный пионер, только настоящий, каменный. Ну а потом Вася уехал в свой Биарриц, и мы договорились общаться по Интернету и телефону.

Е.П.: А-а, так у него в это время уже дом в Биаррице был?

А.К.: Да. Он как раз вышел на профессорскую пенсию, оставил Америку, поселился в Биаррице. Мы договорились, что каждый из нас пишет начало. Потом-де посмотрим, что из этого получается, и договоримся, как дальше писать. Признаться, не лежала у меня душа к этому сюжету, но отказать Васе я просто не мог. И сочинил нечто, написал начало. Чтоб ты не думал, будто я привираю, могу показать тебе этот текст в моем компьютере. Он сохранен, и там есть дата. Там у меня фигурировал некий полярник и его соперник, очень похожий на Симонова. Послал все это Васе… Но понял по тону его ответа, что это для него совсем не то. Да мне и самому работать над этим текстом окончательно расхотелось. Я и отказался. А мотивировал знаешь чем? Что я, видимо, не совсем врубаюсь в эту эстетику, не могу в ней свободно фантазировать. Потом прочитал «Москву Ква-Ква» в «Октябре» и обнаружил в тексте слабые-слабые следы наших разговоров. Ну, например, что главный герой — почти что Симонов. И, конечно же, увидел следы этого самого «Строгого юноши». Что меня, откровенно говоря, не радует и сейчас.

Е.П.: Я не понял. Вы что с ним начали писать? Сценарий? Пьесу?

А.К.: Нет-нет-нет, представь себе, у нас только о прозе шла речь. Правда, Вася что-то такое говорил, что по этой прозе и кино потом можно снять…

Е.П.: Ты меня извини, пожалуйста, но я вспомнил, что ты мне нечто урывками об этом уже рассказывал. И намекал, что у тебя с Васей вышли и другие расхождения по линии «Строгого юноши».

А.К.: Ну да. Я не скрывал, что считаю этот фильм фашистским не по идеологии даже, а по эстетике. Фашизм романтизирует для своих целей безусловные достоинства рыцарей и воинов. И Васе я об этом сказал — еще он не уехал в свой Биарриц — во время очередного обсуждения сюжета… я ему сказал про свое отношение к фильму и этой эстетике. Вася в ответ — ты знаешь, как он это умел делать, — Вася в ответ недовольно промолчал. А я и сейчас считаю, что культ здорового тела — это эстетика фашистов и им подобных.

Е.П.: Ну, вот мы и выходим на главный вопрос: насколько переходит эта эстетика в роман «Москва Ква-Ква»? Ведь когда роман появился, он вызвал шквал самых разнообразных мнений и соответствующих этим мнениям рецензий, в отличие от сборника «Негатив положительного героя». Намекали, что мэтр исписался окончательно, «гонит пургу», пишет всякую чушь. Другие утверждали, что у него, как у всякого старика, слишком разыгралось… э-э-э… сексуальное воображение…