Акселерандо

            Манфред снова попадает в Европу. Аэропорт — величие двадцатого века, стекло и сталь, что на закате атомного века выглядит варварским. Он беспрепятственно проходит через таможню и идёт по длинному, отзывающемуся эхом залу прибытия, проверяя местные медиаканалы. На дворе ноябрь, и в неуёмном корпоративном рвении в попытках справиться с проблемами сезонных продаж торговцы придумали окончательное решение Рождественской проблемы — массовое повешение плюшевых Сант и эльфов. Тела подвешены над головой через каждые пару метров, ноги иногда подергиваются в аниматронной смерти, как свидетельство военного преступления, совершенного в игрушечном магазине. Корпорации, действующие все более и более автономно, сегодня не понимают значения смерти, думает Манфред, пока проходит мимо матери, выпасающей капризных детей. Бессмертие их самих — серьезный недостаток, когда они имеют дело с людьми, которых задевают. У них есть недостаток в понимании одного из главных факторов, мотивирующих телесные устройства, которые кормят их. Ладно, рано или поздно мы что-нибудь с этим сделаем, говорит он себе.

            Свободные медиаканалы здесь жирнее и лучше обеспечены вспомогательными справочными системами, чем он встречал где-либо в Америке президента Санторума. Хотя общий стиль немного другой. Лутон, четвертый пригородный аэропорт Лондона, обращается к нему с раздражающе самоуверенными протяжными гласными, как австралиец со сливой во рту: «Привет, путешественник! Это говорит твой карманный мозг, не хочешь ли попытаться думать с моей помощью? Выбирай «Уотфорд информатикс», последнее слово в методах познания мира и видеоруководствах». Манфред поворачивает за угол и оказывается почти прижатым к стене между отделом претензий по доставке багажа и толпой пьяных бельгийских фанатов прицепной тракторной техники, а левый край его дисплейных очков в это время пытается срочно сообщить что-то об инфраструктуре железных дорог Колумбии. Фанаты вымазали лица синей краской, поют нечто, зловеще напоминающее древние британские военные выкрики — «Вемберррли, Вемберррли!» — и тянут гигантский виртуальный тотем в виде трактора через веб-аналог зала прибытия. Манфред решает обойти их через багажную службу.

            Едва он входит в зону багажных претензий, его куртка словно коченеет, а очки тускнеют. Он может слышать потерянные души чемоданов, взывающих к их владельцам. Жуткие причитания заставляют его ощутить собственную причастность, граничащую с чувством потери, и на мгновение он столь напуган, что почти готов отключить шунт таламически-лимбического интерфейса, позволяющий ему испытывать их чувства. Прямо сейчас ему не до эмоций, после грязных слушаний бракоразводного процесса и тех кровопусканий, которые Пам пытается ему сделать; сейчас ему хочется, чтобы любовь, расставание и ненависть не имели места в его жизни. Но он нуждается в максимальной возможной сенсорной пропускной способности, чтобы поддерживать контакт с миром, поэтому всякий раз чувствует кишками, когда задевает хотя бы краешек какой-нибудь молдавской финансовой пирамиды. «Заткнитесь! — посылает Манфред глиф своей непослушной стае агентов, создающих этот эффект, — мне не удаётся услышать даже собственные мысли!»

            — Добрый день, сэр, чем могу быть полезен? — подобострастно обращается к нему желтый пластиковый чемодан на прилавке. Это не одурачивает Манфреда: он может видеть сталинистски строгий контроль, приковывающего чемодан к зловещему безликому кассовому аппарату, скрывающемуся под столом — агенту органов власти корпоративной бюрократии британского аэропорта. Но это и хорошо. Здесь только сумкам приходится бояться за свою свободу.