Аконит, 2020 № 07-08 (цикл 2, оборот 3:4, февраль)

В центре же живого и гудящего круга лежала растрёпанная и окровавленная женщина. Это она испускала столь пронзительные крики, что, казалось, любое сердце должно смягчиться и растаять. Но только не сердца этих тупых дикарей, худших из рода человеческого. Их безумный жрец, размалёванный и укрытый с головы до пят чем-то вроде соломенных циновок, вознёс над ней свой грязный кривой посох и что-то каркал на варварском наречии. Ещё и ещё; начав с пары неуверенных голосов, постепенно всё племя присоединилось к нему и начало выкрикивать одну и ту же фразу, перекрывая даже вездесущий и неумолчный грохот, перманентно присущий этому месту.

Скорбный смысл безобразной сцены был ясен любому — несчастная женщина, видимо, сумела как-то прогневать вождя, и теперь её ждут скорый суд и такая же скорая расправа, или просто расправа безо всякого суда, или жертвенный алтарь… Я вгляделся в искажённое от боли и ужаса лицо несчастной: нечёсаные космы цвета серого пепла были вымазаны в текущей с лица и макушки крови, она кричала и голосила, не переставая хватать своего жестокосердного мучителя за ноги. Тощие груди бились о землю, а короткая юбочка сухой травы готова была вот-вот расползтись под острыми коленями.

В ужасе я отвёл глаза от этого непристойного зрелища и обратился к проводнику, указав глазами на бедную женщину: «За что её так?» Тот обратил на меня свой мутный от предчувствия скорого кровопролития взгляд и прохрипел: «Уммбаттау… Её выбрала Уммбаттау». Его слова будто послужили сигналом озверевшей толпе: дикари обступили свою несчастную соплеменницу вплотную, несколько сильных рук подняли её и поволокли, невзирая на протесты.

Я обернулся к двинувшемуся было за ними в каком-то ослеплении Николасу, схватил его руку и покачал головой. Кажется, он понял, что я хотел сказать, и ласково улыбнулся, ответив: «Друг мой, понимаю твои чувства, но мы ничего не можем сделать для этой бедной женщины, мы — лишь исследователи, посланцы и представители цивилизованного мира, мы можем только беспристрастно наблюдать и фиксировать происходящее». Он тронулся было в путь, но заметив в моих глазах тлеющий огонёк сомнений, добавил: «Мы учёные, не забывай…» Я со вздохом вынужден был признать его правоту и покориться. В первый же день быть свидетелем казни — не о таком я мечтал в своих честолюбивых грёзах о карьере…

Тем временем зловещая процессия во главе со жрецом, шествующим с гортанными вскриками и постоянным перекладываем посоха из руки в руку, приговорённой, влекомой двумя дебелыми ублюдками, и остальными бездельниками-зеваками двинулась, по всей видимости, прочь из деревни. Снова боятся осквернить свою ненаглядную землю? В моей душе поднялось было бешенство, но тут же улеглось — рука моего друга бережно взяла меня за локоть и осторожно подтолкнула за всеми.

Дальнейшие часы, дни и недели моего существования больше похожи на один нескончаемый дурной сон, от которого я до сих пор не могу проснуться.

С дьявольскими завываниями и хрипами племя медленно ползло вперёд. Грохот всё усиливался и приближался, мне казалось, что мои барабанные перепонки не выдержат, и из ушей вот-вот польётся кровь. Несколько раз я хотел бросить всё и вернуться в деревню, домой, в Аркхем, к родному очагу, подальше от этих беснований и богомерзких ритуалов… Но Николас, как я брошу его здесь одного? И как я найду дорогу назад?

Постепенно начало темнеть. Я всё-таки повредил правую ногу и теперь хромал, опираясь на верное плечо друга. И всё чаще ловил себя, что двигаюсь как автомат, давно уже не думая о том, куда и зачем мы идём, лишь бы всё поскорее закончилось, лишь бы её поскорее убили, лишь бы поскорее… Боль в ноге и нестерпимый грохот, древним тараном бьющийся в мои барабанные перепонки — медленное шествие под монотонные завывания постепенно вгоняло в подобие транса даже цивилизованных белых людей. Возможно, уже тогда мой рассудок помутился от переживаемого мною нервного потрясения, и всё дальнейшее — лишь плод моего воспалённого воображения. Как бы мне этого хотелось!.. Друг Николас! Умоляю, заклинаю тебя всем святым, скажи, что там ничего не было, что я заразил кровь и погрузился в горячечный бред, и всё дальнейшее мне приснилось! Скажи, что нет никакого Уммбаттау, — всё это вымысел, миф, сказка для детей, бред досужих дикарей! Прошу, умоляю, скажи…

Вокруг царила глубочайшая ночь, разгоняемая лишь несколькими факелами, что прихватила охрана жреца. Всё остальное племя, и мы с ними, двигались на ощупь, спотыкаясь и раскачиваясь в такт безумному шествию. Грохот стал таким невообразимым, что казалось, если бы он хоть на мгновение смолк, то тишина раздавила бы меня как таракана. О разговорах не могло быть и речи, да и самих мыслей не наблюдалось. Тупое и покорное движение. К гибели. Своей или чужой — не важно. Внезапно мы встали, и задние ряды стали напирать, по инерции врезаясь в спины передних.