Акимуды

До этого мы зашли в порношоп, и Бурда купил себе духи. Он хотел, чтобы в раю на него слетались женские души. Он обильно попрыскался, и мы пошли вдоль каналов в поисках марихуаны.

– Смотри, как они сейчас будут липнуть ко мне! – сказал Бурда о женщинах.

Мы вошли в кофешоп. Хозяйка, моложавая полька в черных штанах, предложила нам курево. Мужчины с интересом разглядывали рыжеголового Бурду. Некоторые пытались вступить с ним в разговор, но он не говорил ни на одном иностранном языке. Мужчины трогали Бурду за рубашку, а один даже поцеловал его в шею.

– Чего это они ко мне пристали? – отбивался Бурда от мужчин. – Верно говорят, что здесь все голубые.

– Вам покрепче или нормальные? – спросила хозяйка кофешопа.

Мы взяли покрепче.

– Почему ты пахнешь женщиной? – поинтересовалась Крыся.

– Какой женщиной?

– Ты пахнешь женщиной!

Бурда показал ей заветные духи.

– Это порнодухи для женщин, – прочитала Крыся.

– Как для женщин?

Мы бросились смотреть. Точно! Бурда купил не те духи. Он помчался в туалет стирать запах, но вернулся еще больше пахнущий женщиной. Даже меня сводил с ума этот пряный запах, в парах которого Бурда казался аппетитной рыжей телкой огромных размеров.

Бурда от горя обкурился и позеленел. Зеленый, он сел на порог кофешопа и тупо смотрел на канал. Прошло полчаса – он все смотрел. Я заволновался. Нам нужно было скоро улетать в Панаму – откуда шла отправка на Акимуды, – а Бурда вонял женщиной и был невменяемым. Я не знал, как с ним сладить. Изо рта у него торчал потухший бычок. Расплатившись с Крысей и проклиная все на свете, я потащил Бурду за собой. Я думал: он проветрится. Бурда засунул бычок в карман и стал распевать на весь город громкие песни своего сочинения. Амстердамские прохожие и велосипедисты глядели на нас с подозрением.

Мы час шатались по улицам, пока не наткнулись на музей Ван Гога. Бурду потянуло в музей. Как я его ни удерживал, он был непреклонен. В конце концов, решил я, может быть, он очухается при виде гениальных картин. В музей нас пускать не захотели, но запах женщины, который источал Бурда, склонил охранников в нашу сторону.

Мы вошли в первый зал. Это были черные депрессивные картины. На картинах унылые люди уныло ели картофель. Бурда присмирел от вида картофельной депрессии. Но когда мы двинулись дальше, на нас пролился непонятно откуда взявшийся вангоговский свет. Все преобразилось в один миг. Зал сиял всеми красками. Пораженный обилием света, бурей красок и крушением пессимизма, Бурда кинулся к солнценосной картине, загоготал и в знак восторга ткнул в нее своим прокуренным пальцем. Сначала я увидел перепуганные лица посетителей, и – тут же дико заорала тревога. Звук бесновался, но Бурда стоял перед картиной, ничего не замечая. Его палец упирался в шедевр. На нас бросились полицейские. Нас скрутили. Щелкнули наручники. Нас поволокли в подвальное помещение. Но полицейские тоже купились на запах женщины и смотрели на Бурду с недоумением, переходящим в желание. Воспользовавшись моментом, я попросил встречи с администрацией. Минут через десять к нам в подвал спустился директор музея. Он пригрозил нам долгим тюремным заключением. Я, в свою очередь, стал объяснять ему, что Бурда – великий русский певец, новый Шаляпин, и он не мог не сойти с ума, увидев перед собой произведения своего брата по божьему дару. Директор принюхался к запаху Бурды – такого он еще не нюхал. Его закружил поток фантазий. Через пять минут нас выбросили на улицу.

Я поймал такси и затолкал Бурду в машину. В Схипхол! Водитель недоверчиво осмотрел нас, но повез. В машине Бурда снова провонял. Он еще не отошел от травы и ничего не соображал. Было видно, что Амстердам ему только снится.

– Кто вы? – спросил водитель, подвозя нас к аэропорту. – Я еще никогда не видел такого огромного рыжего трансвестита! У меня от вашего запаха трещит в штанах!

Он потрепал Бурду по щеке.

– Кто я? – раскрыл пасть Бурда. – Я – двенадцать подвигов Геракла!

Вот с этим человеком мы летели на Акимуды.

Среди агентов райской встречи было немало мужчин и женщин, вошедших в роль подонков, но мы выбрали для беседы режиссера по имени Игорь, который восседал за столом и орал на всех подряд.

– Ты чего корчишь из себя начальника концлагеря?

Никола – здоровый мужик; режиссер заморгал.

– Ты понял?

Он моргал, не желая расставаться с властью. Потеряв терпение, я хлопнул его по пальцам крышкой чемодана, куда он складывал ценные вещи, отобранные у нашей группы. Он взвыл:

– Я понял.

Власть переменилась. Бедные тени, отправленные в рай, потянулись к нам за поддержкой. Прожить всю жизнь – и затем подвергаться издевательствам каких-то агентов. Последовали их неуклюжие извинения, обещания, что больше «так не будем».

Тепло вспоминаю участников нашего – да нет, отнюдь не нашего – проекта. Составленная из самых разных людей – разных возрастов, из разных городов, сословий, из разных жизней, – составленная из известных и неизвестных стране лиц, перешедших в мир иной, наша группа нашла общий язык еще в Панаме-сити.