Ахульго

– Но можно выйти и там, где не ждут, – сказал Сурхай.

– Или пропустить, а потом напасть сзади.

– Машаалла! – качал головой Юнус.

– Если что – и могила готова.

Когда они выбрались на поверхность горы, то смотрели вокруг уже другими глазами. Сурхай старался использовать каждый бугорок, каждую расщелину горы, чтобы сделать ее еще более неприступной. А любой выступ, который мог бы помочь осаждающим, безжалостно сбивался. Камни и бревна, оставшиеся от разрушенных Фезе домов, обломки взорванных скал, не пошедшие в дело, – все это собирали на опасных участках, чтобы обрушить на противника, если он рискнет брать Ахульго штурмом. Узкий перешеек, соединявший Ахульго с остальным миром, предполагалось глубоко перекопать в нескольких местах.

Шамиль был доволен увиденным, а его помощники, не переставая, цокали языками от изумления.

План Сурхая был необычен, но его подсказывала сама природа. Горький опыт пошел горцам на пользу, и они учились быть предусмотрительными.

– А где будут жить наши семьи? – спросил Шамиль.

– Я думал, здесь будут одни мужчины, – растерялся Сурхай.

– Что тут делать семьям?

– Нельзя же вечно воевать, – сказал Шамиль.

– Я ведь говорил, что Ахульго будет не только крепостью, но и нашей столицей. В Чиркате, действительно, становится слишком много людей.

– Можно и дома построить, – согласился Сурхай.

– И мечеть, – напомнил Шамиль.

– Большую, для всего джамаата.

– Да, имам, но где взять столько строителей?

– Люди будут, – пообещал Шамиль.

– Мы создадим такую столицу, какой еще никогда не было. Даст Аллах, никто не посмеет нас тут тревожить.

– А если посмеет? – сомневался Сурхай.

– Тогда это будет долгая битва, – размышлял Шамиль.

– И, чтобы лучше к ней подготовиться, нам необходимо выиграть время.

– Год нужен, – сказал Сурхай и постучал кулаком о камень.

– Гора слишком крепкая.

– Осенью они на нас не пойдут, – сказал Шамиль.

– Сил не хватит. Зимой они в горах не воюют. А к весне… К весне надо все закончить.

– Мои люди трудятся не покладая рук, – сказал Сурхай.

– Все трудятся, – сказал Шамиль.

Он вскочил на коня и двинулся обратно. Когда открылась узкая теснина между двумя Ахульго, Шамиль увидел старый деревянный мост, перекинутый между горами высоко над рекой.

– Надо бы его укрепить, – подумал Шамиль, полагая, что не следует ограничиваться работами на Новом Ахульго.

Глава 15

Новый командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории направлялся в свои владения. Судя по бумагам, полученным в канцелярии военного министра, Граббе унаследовал от Вельяминова обширный театр военных действий. Он включал в себя грандиозную систему крепостей и укреплений, охватывавших с севера предгорья Кавказа и тянувшихся затем вдоль Черного моря. Главная Линия делилась на множество других, как правило, вдоль рек и их притоков. Правым крылом Линия упиралась в Черное море у Тамани, где впадала Кубань, а левым – в Каспийское, у устья Терека.

Войск по бумагам числилось немалое количество, но на деле был некомплект. Битвы с горцами, болезни и побеги солдат наносили войскам немалый урон.

empty-line/>

Все более и более входя в дела, Граббе проехал Москву, Воронеж и столицу Донского войска Новочеркасск, где еще живы были воспоминания о недавнем визите императора.

Изучение всех бумаг, которыми снабдили Граббе, могло занять столько времени, что он успел бы обогнуть земной шар. А потому он сосредоточился на тех, которые считал более важными. Но и они ему скоро наскучили. Куда интереснее было читать цветастые донесения Николая Раевского-младшего, того самого, который при Бородино шел за отцом со знаменем. Граббе давно его знал. Раевский был сибарит и мало походил на военного, скорее напоминая английского денди и в одежде, и в манерах. Он участвовал еще в нескольких войнах, но походы Раевского на Кавказе были известны не столько важными результатами, сколько непечатного содержания частушками, которые распевали его солдаты на радость своему командиру.

Однако реляции генерал-майора были позанятнее повестей Марлинского и касались не столько военных действий, сколько кавказских начальников, которых Раевский цинично высмеивал. Сверх того, Раевский регулярно подавал самые фантастические проекты. И он даже не писал их, а просто диктовал, причем по-французски, так как был не в ладах с русской словесностью. А на бумагу их перекладывал не кто иной, как Лев Пушкин – брат русского гения, тоже не лишенный некоторого дарования. Переводчик чертыхался, когда рассказывал об этом на Водах. Он говорил Раевскому, что его реляции выходят из всякого правдоподобия, но тот его успокаивал:

– Любезный Лев Сергеевич, вы глупы и ничего не понимаете: чем больше вранья представлять в Петербург, тем более его восхищаешь!

Пушкин клялся, что это невозможный сумбур самого дурацкого пошиба, но Раевский стоял на своем:

– Мудрецы Петербурга, гиганты в невежестве и дурости, всякому верят, когда умеешь изложить.