На хуторе Айдемира все было тихо. Младенец рос, а Парихан училась быть матерью. Ей очень не хватало других женщин, с которыми можно было бы поделиться радостями и заботами. Только оставшись одна на затерянном в горах хуторе, она почувствовала, как много для женщины значат мать, сестры, подруги. Хабиб помогал ей, как мог, но он и сам был еще слишком молод, да и не обо всем его можно было попросить. Он видел, как трудно приходится его жене с грудным младенцем, и хотел отвести ее в какой-нибудь аул, еще не покинутый людьми. Но Парихан упрямилась. Она говорила, что не может идти с ребенком неизвестно куда, по раскаленным горам, тем более когда кругом война. Но в душе она боялась другого, что Хабиб, если удастся ее пристроить к добрым людям, сразу же уйдет на Ахульго.
Хабиб, действительно, едва сдерживался, чтобы не отправиться на помощь имаму, мюридом которого он уже давно себя считал. Ему казалось, что он предает дело, за которое боролись горцы, что это позор, когда старый отец воюет вместо молодого сына. Эти терзания не давали ему покоя и лишали сна. Неподалеку была вершина, с которой можно было разглядеть Ахульго, и Хабиб часто на нее поднимался. До него ясно доносился грохот пушек, он видел вечерами сотни костров в лагере Граббе и понимал, что на Ахульго становится все тяжелее. Однажды оказалось, что исчезла Сурхаева башня. Он не верил своим глазам, но так оно и было. Хабиб не выдержал и погнал оставшихся овец к переправе. Парихан он ничего не сказал, но взял слово с Айдемира, что если он не вернется, то тот доставит его жену и ребенка в Гимры. Айдемир поклялся, что так и сделает, как только сможет идти. Нога его шла на поправку, но до выздоровления было еще далеко. У дверей своей сакли Хабиб оставил верного волкодава, который мог защитить Парихан и ее ребенка от кого угодно. Уходил Хабиб с тяжелым сердцем, но и оставаться уже не мог.
Чем ближе Хабиб подходил к переправе, тем громче была канонада, гремевшая на Ахульго. Даже рев бушующей реки не в силах был ее заглушить. Переправа представляла собой два связанных вместе бревна, перекинутых через Койсу в узком месте. Переходить по ним нужно было с осторожностью, потому что чем уже было русло реки, тем сильнее было ее течение.
Хабиб понимал: могло оказаться, что все вокруг уже захвачено царскими войсками. Он оставил отару за огромной глыбой и осторожно приблизился к переправе. У переправы никого не было видно. Если не было солдат, значит, переправу должны были охранять горцы хотя бы для того, чтобы сбросить бревна в реку, если бы вдруг появился неприятель.
– Эй, люди! – крикнул Хабиб.
– Кто ты? – донеслось с другого берега.
Отвечавший Хабибу не показывался, тоже соблюдая осторожность.
– Я – Хабиб, сын Курбана из Чиркаты!
– Чего надо? – спросили с другой стороны.
– Овец привел!
– Где они? – послышалось в ответ.
– Здесь! – ответил Хабиб.
– А вы кто?
– Мюриды!
– Покажитесь хоть один!
На другой стороне помолчали, а затем из укрытия вышли Курбан и еще двое стариков с ружьями.
– Отец?! – то ли обрадовался, то ли огорчился Хабиб.
– Я, сынок!
Хабиб перебежал мостик, поздоровался с аксакалами и обнял отца.
– А где твой немой помощник?
– Остался на хуторе, – сказал Хабиб.
– А Парихан с сыном?
– Они в безопасности, – заверил Хабиб.
– Где они сейчас?
– Там, на хуторе. Но скоро уйдут в Гимры.
– Гони сюда овец, а сам иди обратно, – велел Курбан.
– Я хочу подняться на Ахульго, – сказал сын.
– Делай, что отец говорит, – настаивал Курбан.
– Лучше ты иди на хутор, а я пойду на Ахульго, – предложил Хабиб.
– Что мне делать на хуторе?
– Мы зарезали половину отары, – объяснил Хабиб.
– Зачем? – удивился Курбан.
– Думали, осада продлится долго.
– Напрасно вы так думали.
– Но если Сурхаеву башню взяли… – говорил Хабиб.
– Башню взяли, а Ахульго – нет, – прервал его Курбан.
– Вчера полезли, но мы их так встретили, что генерал, наверное, уже свои палатки сворачивает. Так что возвращайся к семье, а мы тут сами справимся.
– Но, отец… Мои друзья воюют, а я…
Курбан хотел было сказать сыну, что многие из его друзей погибли, но сдержался.
– Если я твой отец, повинуйся, – велел Курбан.
– Хорошо, отец, – опустил голову Хабиб.
Он перегнал овец и нехотя пошел обратно. Взобравшись на уступ, он оглянулся и увидел, как старики погнали его овец к Ахульго, а отец шел позади и часто оглядывался, чтобы еще раз увидеть сына.