Ахилл и черепаха

(Ромен Роллан: «Все радости жизни — в творчестве. Любовь, гений, труд — все это вспышки сил, вышедших из единого пламени. Даже те, кто не может найти места вокруг большого очага, — тщеславные эгоисты и бесплодные развратники, — и те стараются согреться у его бледнеющего огня. Творить — в области плоти или духа — значит выйти из телесной темницы, рвануться в ураган жизни… Жить! Жить полною жизнью! Тот, кто не чувствует в себе этой опьяняющей силы, этой ликующей радости жизни, — будь то даже в несчастье, — тот не художник… Истинное величие познается по его способности ликовать и в радости, и в горе».)

7. VII.67. Джава.

…Я Вас ни в чем не виню, я не умею винить. Должно быть, нужна какая-то определенная душевная зрелость, чтобы испытывать необъятную, необъяснимую потребность в другом человеке. И Вы достигнете когда-нибудь этой зрелости. Верю… Я, несмотря ни на что, чувствую в Вас какую-то огромную близость к себе. Это как два дерева, которые стоят вроде бы далеко друг от друга, но корни их глубоко под землей переплелись и переплетаются все больше и больше. Другое дерево, стоящее гораздо ближе, можно отсадить куда угодно, а эти деревья рассадить нельзя. Погибнут. Или можно оборвать корни только у одного из них?

Боль — самый лучший, может быть, единственный, воспитатель. Я не желаю Вам боли! Я надеюсь, Вас воспитает моя боль.

Самая главная человеческая потребность: отдать себя целиком другому человеку, раствориться, исчезнуть в нем, но тем самым вновь найти себя в новой, высшей жизни, в единении и с любимым человеком, и со всем человечеством — прошлого и будущего. Слова, быть может, и пустые и громкие, но чувство это огромное, нежное и беспощадное, вне этого чувства нет человеческого существования, есть только более или менее благообразный полуживотный быт.

Это не укладывается в общежитейские представления о любви. Но поэт и не может быть счастлив в общежитейском смысле. Конечно, с Вами жизнь открыла бы совсем новые и огромные трудности, но с Вашей любовью и доверием — среди них не нашлось бы ни единой непреодолимой.

Вы можете любить только по-настоящему сильного, смелого, деятельного, доброго человека. Видимо, я не стал им, если Вы не полюбили меня…

Да, надо быть совсем другим, чтобы любить Вас и быть любимым Вами. Нужна какая-то особая доброта, нужно уметь быть добрым к Вам даже там, где Вы сами обязаны быть злой к себе.

Как первый прорыв за круг общежитейских представлений о любви, Уайльд определил: все убивают то, что любят. Но это справедливо для первой, низшей фазы любви, любви искренней, но потребительской. А надо бы сказать: «Всех убивает то, что они любят». Это любовь-созидание, любовь-самоотдача. Может быть, есть и третья фаза, когда слова философа: «Кто хочет любви, хочет гибели» — звучали бы уже не мрачным, гордым трагизмом, а чистой радостью — совместным бесстрашным принятием бытия. Этого я не знаю. Знаю только, что без Вас я мог бы не достичь даже и первой фазы. Короче говоря, не был бы человеком, несмотря на все уважение окружающих (а может, и на свое собственное!).

Все люди умрут. Но только избранные умирают на костре. Вы возвели меня на мой, Вы одарили меня этим. Может быть, и без Вас я в конце концов заслужил бы его, но без Вас никогда его пламя не было бы таким чистым, без копоти.

Вот что такое Вы в моей судьбе, вот за что я должен быть Вам благодарен, вот почему я имею право назвать свою любовь настоящей. Сумейте хоть немного погреться у этого костра, воспользоваться его светом. Тогда все будет правильно и хорошо.

Э.

(Самое большое чудо в любви — рождение надежды, когда, казалось бы, надежда ушла навсегда. Откуда рождается она — новая, невозможная, безрассудная и бессмысленная надежда? Из редких мгновений счастья, для которых нужно так мало…)

14. VII.67.

Маяковский (которого Вы, по сути, еще не читали) пишет в конце поэмы «Человек»: