Ахилл и черепаха

Накануне один из его товарищей-собаководов рассказывал мне о нем: «Стась — натура разнообразная, любит камни, бывал в геологических экспедициях, любит технику, работал в одном умном НИИ, любит собак, кончил курсы инструкторов-собаководов, любит рисовать, хотел стать художником. А раньше, в самой первой юности, до камней и геологических экспедиций, Стась окончил зоотехникум, работал с курами…»

Стаею двадцать два года; зимой, подтверждает он, действительно был лаборантом, а сейчас вот тут… Володя зимой был корректором. В мыслях у них теперь — автодорожный институт, идею эту подал Володя, Стась больше увлекается сейчас радиотехникой. Но можно быть и автомобилистом. Тоже интересно.

— Рисованием увлекались?

— Да… — отвечает он нехотя, сумрачно, и я понимаю, что он ни за что не пустит меня к себе в жизнь, где были уже и камни, и куры, и умные машины, и еще более умные собаки. В эту жизнь сейчас, видимо, имеет доступ лишь один человек — Володя.

— Как вы с ним подружились? — тяну я из Стася.

— Через собак.

Я завожу речь о той покусанной женщине.

— А что? — начинает он нервничать. — Она оттолкнула… закричала… ударила… собаки не любят… а Елисеев, агроном… на поле же было…

В запасе у меня помимо женщины — инцидент с велосипедистами, мужем и женой. Их покусали уже не на поле, а на огибающей его дороге, когда они ехали к туберкулезной больнице. Потом Стась и Володя долго искали золотые часики, которые отлетели далеко, когда на руке у женщины повисла овчарка.

Стась между тем вышел на любимую тему Юры об уме и чуткости собак, и тут послышался стук копыт, появилась девушка. Она картинно сидела на лошади, рассматривая нас с высоты.

— Тамара, расскажи, — воскликнул Стась. — Вот на нее, — обратился ко мне, показывая на девушку, — шли позавчера с ружьем, хотели убить.

Тамара соскочила с седла, села рядом, рассмеялась.

— А нечего рассказывать. Одной рукой за волосы нагнула его к земле, второй — подняла ружье вверх, тут собаки подбежали, но они уже были не нужны, я их оттащила.

— И он убежал?

— А потом вернулся. Сейчас помогает мне в саду. Хороший малый… Выпил в тот вечер лишнего.

Пока она рассказывала, Стась поднялся, подошел к лошади, чуточку потанцевал на одной ноге, засунув вторую в стремя, наконец решился, сел и поехал. Тамара ахнула, увидев его на коне, закричала:

— Осторожней! Он упадет! — Обеспокоенно посмотрела на Розу: — Разобьется!

— Вы же не разбились, — попытался я ее успокоить.

— Я-то с четырнадцати лет этому учусь на стадионе. Умею объезжать диких. А он мальчик…

Я посмотрел на Тамару, она действительно была девочкой, — веселой и бесстрашной, умеющей объезжать коней и — за волосы — ставить на колени шалых ребят. Пока Стась отсутствовал, она, беспокоясь за него, рассказала о себе. Я узнал, что Тамара окончила десятилетку и хочет поступить в юридический, у нее две собаки; она с милиционерами патрулирует парк культуры и отдыха и уже задержала несколько опасных людей. Однажды у нее была большая неприятность из-за собаки; мальчишки облили бензином и подожгли кошку, и Тамара, не выдержав ее крика, похожего на детский, послала на них овчарку с возгласом «фас»; с тех пор у нее аллергия на кошек, при виде их начинается удушье.

— Не надо было тебе, Роза, его отпускать. Даже я несколько раз чуть не полетела. Молодой жеребец, играет головой, бесится.

На лице у Розы застыло ожидание, она — волевым выражением — напоминала сейчас ту женщину в узеньком, как карандашное отделеньице пенала, коридоре.

Когда Стась вернулся, я заговорил с ним о велосипедистах. Поначалу он ничего не понимал, но я настаивал, и его озарило:

— А, золотые часики! — И послышалась та же нервная речь: — Сорвали… Елисеев… на поле — перевязали… Елисеев…

В памяти моей забрезжила на редкость точная мысль великого философа о том, чем отличаются героические натуры от негероических. Натуры героические, утверждает философ, берут на себя ВСЮ ответственность за ВЕСЬ поступок.

Нет, Стась не был героической натурой…

С Володей мы говорили в редакции. Помня непринужденную независимость Юры, я нарочно выбрал для беседы с Володей самый большой, самый респектабельный кабинет. И вот в окружении развешанных по стенам бесчисленных сыроватых «полос», повествующих большими заголовками о новостях мира, рядом с новейшей, таинственной с виду оргтехникой, он чувствовал себя с завидной уверенностью. Мне невольно подумалось о том, как я сам замирал, терялся от любопытства, тушевался и лез куда не надо, попав четверть века назад в первый раз в более чем рядовое помещение районной газеты.

Это умение игнорировать непривычную обстановку могло бы даже, пожалуй, понравиться, если бы постепенно не делалось ясно: то, что его окружает, ему неинтересно.