Айвенго (с иллюстрациями)

- Добрый йомен,- сказал Седрик,- сердце моё подавлено печалью. Нет более благородного Ательстана Конингсбургского, последнего отпрыска блаженного Эдуарда Исповедника. С ним погибли такие надежды, которым никогда более не сбыться. Его кровь погасила такую искру, которую больше не раздуть человеческим дыханием.Мои слуги,за исключением немногих,состоящих теперь при мне,только и ждут моего возвращения, чтобы перевезти его благородные останки к месту последнего успокоения. Леди Ровена пожелала воротиться в Ротервуд, и необходимо проводить её под охраной сильного отряда вооружённых слуг.Так что мне бы следовало ещё раньше отбыть из этих мест. Но я ждал не добычи - нет, клянусь богом и святым Витольдом, ни я, ни кто-либо из моих людей не притронется к ней! Я ждал только возможности принести мою благодарность тебе и твоим храбрым товарищам за сохранение нашей жизни и чести.

- Как же так,- сказал Локсли,- мы сделали самое большее только половину дела. Если тебе самому ничего не нужно, то возьми хоть что-нибудь для твоих соседей и сторонников.

- Я достаточно богат, чтобы наградить их из своей казны,- отвечал Седрик.

- А иные,- сказал Вамба,- были настолько умны, что сами себя наградили. Не с пустыми руками ушли. Не все ведь ходят в дурацких колпаках.

- И хорошо сделали,- сказал Локсли.- Наши уставы обязательны только для нас самих.

- А ты, мой бедняга,- сказал Седрик,обернувшись и обняв своего шута,- как мне наградить тебя, не побоявшегося предать своё тело оковам и смерти ради моего спасения? Все меня покинули, один бедный шут остался мне верен.

Когда суровый тан произносил эти слова,в глазах у него стояли слёзы - такого проявления чувства не могла вызвать даже смерть Ательстана; в беззаветной преданности шута было нечто такое, что взволновало Седрика гораздо глубже, чем печаль по убитому.

- Что же это такое?- сказал шут, вырываясь из объятий своего хозяина.- Ты платишь за мои услуги солёной водой? Этак и шуту придётся плакать за компанию. А как же он станет шутить? Слушай-ка, дядюшка, если, в самом деле, хочешь доставить мне удовольствие, прости, пожалуйста, моего приятеля Гурта за то, что он украл одну недельку службы у тебя и отдал её твоему сыну.

- Простить его!- воскликнул Седрик.- Не только прощаю, но и награжу его. Гурт, становись на колени!

Свинопас мгновенно повиновался.

- Ты больше не раб и не невольник,- промолвил Седрик,дотронувшись до него жезлом,-отныне ты свободный человек и волен проживать в городах и вне городов,в лесах и в чистом поле. Дарую тебе участок земли в моём Уолбругемском владении, прими его от меня и моей семьи в пользу твою и твоей семьи отныне и навсегда, и пусть бог покарает всякого, кто будет тому противиться.

Уже не раб, а свободный человек и землевладелец, Гурт вскочил на ноги и дважды высоко подпрыгнул.

- Кузнеца бы мне, пилу!- воскликнул он.- Долой этот ошейник с вольного человека! Благородный господин мой, от вашего дара я стал в два раза сильней и драться за вас буду в два раза лучше! Свободная душа в моей груди! Совсем другим человеком стал и для себя и для всех! Что, Фангс,- продолжал он, обращаясь к верному псу, который, увидев восторг своего хозяина, принялся в знак сочувствия скакать около него,- узнаешь ли ты своего хозяина?

- Как же,- сказал Вамба,- мы с Фангсом всё ещё признаём тебя, Гурт, даром что сами не избавились от ошейника;лишь бы ты нас не забывал теперь,да и сам не слишком бы забывался.

- Скорее я себя самого забуду,чем тебя,мой друг и товарищ,- сказал Гурт, - а если бы свобода тебе подходила,Вамба, хозяин, наверно, дал бы волю и тебе.

- Нет, братец Гурт,- сказал Вамба,- не подумай, что я тебе завидую: раб-то сидит себе у тёплой печки, а вольный человек сражается. Сам знаешь, что говорил Олдхелм из Момсбери: дураку за обедом лучше, чем умному в драке.

Послышался стук копыт, и появилась леди Ровена в сопровождении нескольких всадников и большого отряда пеших слуг. Они весело потрясали своими пиками и стучали алебардами, радуясь её освобождению. Сама она, в богатом одеянии, верхом на гнедом коне, вновь обрела свою прежнюю величавую осанку. Только необычайная бледность её напоминала о перенесённых страданиях. Её прелестное лицо было грустно,но в глазах светились вновь пробудившиеся надежды на будущее и признательность за избавление от минувших зол. Она знала, что Айвенго жив,и знала,что Ательстан умер. Первое наполняло её сердце искренним восторгом, и она чувствовала невольное (и довольно простительное) облегчение от сознания, что теперь кончились её недоразумения с Седриком в том вопросе, в котором её желания расходились с замыслами её опекуна.

Когда Ровена приблизилась к месту, где сидел Локсли, храбрый йомен и все его сподвижники встали и пошли ей навстречу.Щёки её окрасились румянцем, она приветствовала их жестом руки и, наклонившись так низко, что её великолепные распущенные косы на минуту коснулись гривы коня, в немногих, но достойных словах выразила самому Локсли и его товарищам свою признательность за всё, чем она была им обязана.