Айвенго. Квентин Дорвард

– Я очень рада, сударыня, – начала она с улыбкой, желая ободрить робкую незнакомку, – что нам разрешено пользоваться обществом особы нашего пола, и притом такой достойной дамы, какой вы кажетесь. До сих пор, надо сознаться, мы с племянницей не могли похвастать особенным радушием короля Людовика по отношению к нам… Что ты, моя милая? Нечего дергать меня за рукав: я вижу по глазам этой молодой особы, что она сочувствует нашему положению… Верите ли, сударыня, с тех пор как мы здесь, с нами обходятся не лучше чем с пленницами! После всех настоятельных приглашений и советов ввериться покровительству Франции его величество сперва поместил нас в какой-то дрянной гостинице, а теперь отвел нам угол в этой старой руине, откуда нам разрешается выползать только с закатом солнца, точно мы совы или летучие мыши, появление которых при дневном свете считается дурной приметой.

– Очень сожалею… – сказала принцесса, еще более смущенная оборотом, который начинал принимать разговор, – очень сожалею, что мы не могли вас принять соответственно вашему достоинству. Надеюсь, по крайней мере, что ваша племянница чувствует себя здесь не так плохо?

– Гораздо, гораздо лучше, чем могу выразить! – ответила молодая графиня. – Я искала лишь безопасности, а нашла еще и уединение. Затворничество нашего первого местопребывания и здешняя, еще более уединенная жизнь увеличивают в моих глазах милость, которую оказывает король нам, бедным беглянкам…

– Замолчи, глупая девочка! – перебила ее старшая дама. – Дай мне отвести душу, благо мы здесь наедине с этой молодой особой. Я говорю «наедине», потому что не принимаю в расчет этого молоденького красавца-часового, который похож скорее на статую, чем на живое существо, и вряд ли владеет языком, по крайней мере нашим, цивилизованным языком… Итак, повторяю: раз уж мы одни с этой дамой, я должна ей высказать, как я сожалею, что предприняла эту поездку во Францию. Я ожидала великолепного приема, турниров, каруселей, зрелищ и празднеств, а вместо того попала чуть ли не в тюрьму! Вместо блестящего общества король познакомил нас с каким-то бродягой-цыганом, через которого мы должны были вести переписку с нашими друзьями во Фландрии… Быть может, – добавила она, – король желает по политическим соображениям продержать нас здесь до конца наших дней, чтобы захватить наши владения, когда вместе с нами угаснет древний род де Круа… Герцог Бургундский не был так жесток. Он все-таки предлагал моей племяннице мужа, хоть и очень плохого.

– По-моему, уж лучше постричься в монахини, чем выйти за злодея, – сказала принцесса, улучив минуту, чтобы вставить слово.

– Во всяком случае, не мешало бы дать нам возможность выбирать, сударыня! – ответила разгневанная дама. – Видит Бог, что если я о чем и хлопочу, так только о племяннице. Сама я давно уже оставила всякую мысль о замужестве. Вы улыбаетесь… но, клянусь вам, это правда… Однако это ничуть не извиняет короля. Все его поступки, да, впрочем, и сам он, напоминают скорее старика Мишо, гентского менялу, чем преемника Карла Великого.

– Замолчите! – сказала принцесса, и в голосе ее послышалась строгая нотка. – Помните, что вы говорите о моем отце.

– О вашем отце?! – воскликнула в изумлении бургундка.

– Да, о моем отце, – повторила принцесса с достоинством. – Я – Жанна Французская. Но не пугайтесь, сударыня, – продолжала она со своей обычной мягкостью, – я знаю, вы не хотели меня оскорбить, и я не сержусь. Располагайте мной и моим влиянием. Я сделаю все, чтобы облегчить изгнание вам и этой милой молодой особе. К сожалению, я могу сделать для вас очень немного, но предлагаю свои услуги от чистого сердца.

Графиня Амелина де Круа (так звали пожилую даму) ответила глубоким почтительным поклоном на милостивое обещание принцессы. Недаром она столько лет прожила при дворе и в совершенстве изучила придворные обычаи. Она твердо соблюдала правило, которому следуют придворные всех времен: судить и рядить, не стесняясь, в частной беседе о пороках и промахах своего государя, о нанесенных им оскорблениях и обидах, но никогда не заикаться об этом в присутствии самого короля или членов его семьи. Понятно после этого, что графиня де Круа была крайне смущена своей ошибкой, которая была причиной ее столь непочтительного отзыва о короле в присутствии его дочери. Она никогда бы не кончила рассыпаться в извинениях и выражать сожаление, если бы принцесса не остановила ее, заметив ей ласково (хотя в устах дочери французского короля это было равносильно приказанию), что она не нуждается в извинениях и не желает продолжать разговор на эту тему.