Айлсфордский череп

Краем глаза Матушка Ласвелл заметила, как со скамейки, что стояла неподалеку на платформе, поднялся какой-то мужчина. Ничего примечательного в этом, конечно же, не было — ждал человек поезда, а потом решил, что времени у него много, и решил пройтись, — однако что-то в этом субъекте все же привлекло ее внимание.

Женщине даже показалось, что она его знает, вот только откуда? Или же это он ее знает? Да, поняла она, именно так. На нее словно снизошло озарение. Человек совершенно не поддавался описанию — среднего роста, ни толстый, ни худой, немного неряшливая темная одежда. Он уже переходил улицу, глядя прямо перед собой, так что Матушка Ласвелл видела только его спину, а потом скрылся в первом же переулке. Наверное, она все-таки ошиблась, подумалось ей. Как бы то ни было, теперь этого типа и след простыл.

Женщина снова посмотрела на продавца, нетерпеливо дожидавшегося ее внимания, и после нескольких предложений остановила свой выбор на ветхом экземпляре романа Элизабет Гаскелл «Ведьма Лоис».

— Вы можете порекомендовать какую-нибудь гостиницу? — поинтересовалась она напоследок.

— Конечно, мэм. «Меловая кобыла», прямо через улицу. Постоялый двор, мэм, по дороге в Струд, которая начинается прямо за ним. Говорят, у них удобно, а за качество еды и питья я и сам могу поручиться.

Матушка Ласвелл поблагодарила торговца и вернулась к Биллу. Они переждали экипаж и еле плетущуюся повозку, после чего перешли улицу к гостинице, приятному на вид зданию из беленого камня. Над входом висела резная деревянная вывеска, в подробностях изображающая белую кобылу на фоне темного холма, а на широком крыльце в горшках росли огромнейшие георгины — размером чуть ли не с тарелку — ярко-красного, розового и желтого цветов. Матушка Ласвелл сняла номер на втором этаже, и Кракен похлопотал, чтобы ей принесли еду, питье и таз горячей воды для мытья ног. Затем женщина послала его вниз за бумагой, пером и чернилами. Справившись с этим поручением, Кракен нахлобучил шапку, подошел к двери и объявил:

— Теперь, когда вы устроены, я отправляюсь на болота.

Матушка Ласвелл кивнула, заметив, как преобразилось лицо Билла — тот же прищур, с которым он набросился с кулаками на лорда Мургейта, та же решительность. И хотя женщина восхищалась смелостью Кракена, равным образом она и побаивалась ее. В руке у Билла неожиданно появился вида весьма зловещего пистолет с длинным стволом.

— Береги себя, Билл. Пользы не будет никому, если тебя застрелят или схватят за то, что ты кого-то застрелил.

— Я буду бесполезен сам для себя, Матушка, ежели не сделаю что должен. — Он вышел в коридор, но вдруг заглянул в комнату и добавил: — Вы хорошая женщина, и я рад, что повстречал вас.

Прежде чем Матушка Ласвелл нашлась с ответом, Билл тихонько закрыл за собой дверь. Она прислушалась к его удаляющимся шагам. Слова Кракена, однако, засели в ее сознании: веяло от них каким-то роком, словно он сказал нечто не терпящее отлагательства, словно другой возможности произнести эти слова ему может и не представиться.

И вот она сидела, отмачивая свои мозоли. Вчера утром Матушка лежала в темноте практически в таком же состоянии: знала, что ей нужно приниматься за дело, но все равно бездействовала, словно часовой механизм с кончившимся заводом. Цель ее, правда, изменилась, хотя по-прежнему и оставалась безотлагательной И действовал за нее теперь Кракен — человек, несомненно, достойный, — вот только горькая пилюля слаще от этого не становилась.

Матушка Ласвелл держала ноги в тазу, пока вода совсем не остыла, вытерла их, а заодно и пол, полотенцем и выплеснула воду через заднее окно на лужайку внизу, застав врасплох двух мирно щиплющих травку коз. Возле стойл возился конюх, и ей сразу же подумалось об экипаже в Струд, а оттуда в Мейдстон, что чуть севернее Айлсфорда.

Теперь, когда мозоли ее совершенно не беспокоили, женщина вновь пожалела, что не участвует в деле. Ей в голову пришла дикая идея: если она поспешит, то, может, успеет догнать Билла — правда, ушел он полчаса назад, да и двигается очень быстро. Наверное, к этому времени он значительно продвинулся на север по туннелям, о которых рассказывал. Мысль о пребывании в подземелье была для Матушки невыносима: пауки, летучие мыши да вечный мрак — одного перечисления поджидающих ее ужасов женщине хватило, чтобы выкинуть абсурдную затею из головы.

Смирившись со своей участью, Матушка Ласвелл взялась за перо и крепко задумалась над листом бумаги. Определенно, чем проще она опишет положение дел, тем лучше, и чтоб никакой ложной надежды. «Языком чаще пользуются, — подумала она, — с целью ввести в заблуждение, нежели сказать правду. Но сейчас врать нельзя». Грех краснобайства и велеречивости она на себя точно не возьмет. И Матушка принялась писать: