Агония и смерть Адольфа Гитлера

Во время этого разговора у Гитлера на глазах были слезы. Голова была опущена, лицо смертельно бледно, и когда он передал фон Грайму для прочтения фатальную телеграмму Геринга, бумага дрожала в его руке. В то время как фон Грайм читал телеграмму, Гитлер наблюдал за ним, тяжело и судорожно дыша. На щеке дрожал мускул. Внезапно он закричал:

«Ультиматум! Грубый ультиматум! Больше ничего не осталось! Ничто меня не миновало! Не соблюдают ни верности, ни чести. Не осталось ни одного оскорбления, ни одного предательства, которое бы я не испытал. Теперь еще это! Это конец! Ни один удар не прошел мимо!».

После некоторой паузы Гитлер пришел в себя и объявил фон Грайму, что вызвал его для того, чтобы назначить главнокомандующим авиацией в ранге фельдмаршала вместо Геринга. Ради этой формальности были принесены в жертву жизни германских летчиков. Было бы достаточно телеграммы, но Гитлер предпочел этот драматический, хотя и дорогостоящий способ, в результате которого фон Грайм совершенно без всякой пользы был на три дня прикован к постели.

В эту ночь Гитлер вызвал Ганну Райч в свою комнату. Он сообщил ей, что все кончено и что он и Ева Браун подготовили все для самоубийства и для последующего сожжения их трупов. При этом он передал Ганне Райч для нее и фон Грайма ампулы с ядом для использования в случае опасности пленения.

Этой ночью русские снаряды уже рвались непосредственно на территории имперской канцелярии, и жители бункера сидели в различных трагикомических позах, прислушиваясь к гулу и треску солидных перекрытий. Ганна Райч провела почти всю ночь у постели фон Грайма, готовясь к совместному самоубийству, если русские ворвались бы утром. Они договорились, что проглотят яд, который им дал Гитлер, и прежде чем яд начнет действовать, выдернут кольца из ручных гранат, прижатых к телу.

«Я ОЖИДАЮ ПОМОЩИ БЕРЛИНУ»

Ночью 27 апреля бомбардировка имперской канцелярии русской артиллерией достигла максимума. Укрывшимся в бункере точность ложившихся снарядов казалась смертоносной. В любой момент они ожидали вступления в район имперской канцелярии русских наземных войск. Как рассказывает Ганна Райч, в эту ночь Гитлер созвал своих приближенных, и это сборище обреченных обсуждало в деталях свои планы самоубийства и уничтожения трупов. Они договорились, что появление первых русских солдат явится сигналом для всеобщего самоубийства. Затем каждый произнес краткую речь, поклявшись в вечной верности фюреру и Германии. Такова была атмосфера в бункере.

3 действительности все это было, конечно, шарлатанство. Весьма немногие из тех, кто высказал желание сообща умереть, выполнили свое героическое решение. Интересно отметить, что целый ряд из них находятся в добром здравии, уверяя англо-американские власти в том, что они никогда, по существу, не имели связи с нацистами.

Что касается Гитлера, то его намерения были искренни. Он решил умереть, если падет Берлин. И все же — такова была необычайная уверенность, понемногу сменившаяся отчаянием — даже теперь он еще верил, что столица может быть спасена. Он считал себя, по-видимому, каким-то амулетом, присутствие которого делало город неуязвимым.

«Если я покину Восточную Пруссию, — сказал он как-то фельдмаршалу Кейтелю, — тогда Восточная Пруссия падет. Если я останусь, она будет удержана».

Кейтель убедил его уехать из Восточной Пруссии, и она, следовательно, пала. Но Гитлер решил не покидать Берлин, и Берлин поэтому не мог пасть. Он бегал взад и вперед по бункеру, размахивая почти скомканной его потными руками географической картой, и объяснял всякому случайному посетителю сложные военные операции, которые должны были всех спасти. Иногда он выкрикивал приказания, как будто бы командуя защитниками Берлина; иногда раскладывал карту на столе и, сгорбившись над ней, передвигал дрожащими руками пуговицы, символизировавшие армии.

Но самые упорные иллюзии были сметены фактами. 28 апреля русские сражались уже в непосредственной близости от центра Берлина. Из бункера посыпались истерические телеграммы. «Я ожидаю помощи Берлину», — телеграфировал Кейтелю Гитлер. Вместо помощи пришло известие, что Гиммлер ведет переговоры с союзниками. Сцена, последовавшая за получением этого известия, была ужасной. «Он бесился, как сумасшедший, — сообщает Ганна Райч. — Он побагровел так, что его лицо стало неузнаваемым». Это был последний и самый тяжелый удар: верный Генрих изменил ему».

АДОЛЬФ И ЕВА ЖЕНЯТСЯ