Агнесса. Том 2

— Вот что я скажу тебе, Джек, — произнесла она минуту спустя, немного овладев собой, — и это будет мое последнее слово: наши с тобой отношения закончились давным-давно, на прииске, когда я узнала, кем ты стал! Да, я, конечно, очень страдала, это было сильным ударом, потому что тогда я еще любила тебя, хотя уже в то время не могла себе представить, как жить с тобою после всего, что произошло. Верно, человек или любит или нет, но не только: он или может убить или нет. Я говорю не о защите, а об убийстве из расчета! Ты — смог, и мы оказались с тобой по разные стороны жизни. Прошу тебя, оставь в покое меня и Джессику; пойми, мы никогда не будем с тобой, потому что как отца она любит Орвила, а я люблю его как мужа, как мужчину, его, а не тебя! Я выполнила твою просьбу — ты увидел девочку, теперь выполни ты мою — уходи! А если тебе так хочется иметь семью, ты можешь создать ее с другой женщиной, ведь у тебя их, как ты признался сам, было немало! В конце концов, ты достаточно молод и привлекателен, несмотря ни на что, — правда, не для меня!

Она проговорила все это на одном дыхании; легкая краска прилила к ее щекам, но взгляд широко раскрытых влажных глаз был потрясающе твердым.

Джек стоял как вкопанный; впитывая одно за другим произносимые Агнессой слова, он чувствовал, как все существо его наполняется болью, тяжелой, будто камень на шее утопленника.

— Стоило искать тебя, Агнес, чтобы услышать такое! — вымолвил он, глядя на нее расширенными, сумасшедшими глазами. — Безумная ярость охватила его, безумная, но безрукая и безногая, ибо он не имел сил сдвинуться с места и стоял, пожираемый ею изнутри, стоял, словно жертва самосожжения. — Говоришь, не было у нас ничего настоящего?! Это с Орвилом у тебя ничего настоящего не было! Вы просто во всем угождали друг другу: он — потому что хотел твоей любви и боялся, что ты не забудешь меня, ты — потому что не хотела казаться неблагодарной! Вот что такое ваши «настоящие отношения»! Ваши «откровенность» и «любовь»! Моего-то ребенка ты любишь и всегда будешь любить больше всех детей Орвила вместе взятых, сколько б их там у вас ни завелось и знаешь — почему? Из-за меня! А Орвилу ты родила тоже из благодарности, просто чтобы не обидеть!

Ну, теперь видишь, что я не такая тупая скотина, какой меня считает твой добропорядочный муж! Я все знаю, Агнес: ты хочешь с корнем вырвать меня из сердца, как сорняк, вот потому и говоришь такие жестокие вещи, но имей в виду: ты бьешь себя так же ольно, как и меня! И тебе придется страдать не меньше!

Агнесса села. Она вспомнила, как недавно они были с Орвилом в театре, среди шикарной публики; она — в роскошном боа, он — в вечернем костюме… Алые бархатные занавеси и кресла, огни, огни, огни. Она смотрела пьесу и переживала… вернее, делала вид, что переживает, потому что казалось: к этому располагает буквально все. Ей было очень стыдно признаться, но она, глядя на картинку, испытывала картинные чувства, не проникаясь ими до глубины души. А там, в глубине, она была подавленно-спокойна и было все равно, что бурлит на поверхности внешнее, ненастоящее. Орвилу тоже не очень понравилась пьеса, он так и сказал, но он… не разыгрывал ничего тогда, как она. Она притворялась или даже не притворялась, она почти внушила себе, что чувствует это… И сейчас… все эти слова были ни к чему, потому что она знала свою правду. А Джек… знал ли Джек свою? Был ли он так уж уверен в своих словах?

И Агнесса решила, что никто и никогда не сумеет открыть существующую там, внутри, потаенную дверь. Никто. И никогда.

«К чему эти слова? — думала она вновь и вновь. — Зачем, по какому наитию совершается сейчас странное действо?»

Она приложила тонкие пальцы к вискам, и глаза ее стали как зеленое прозрачное стекло.

— Не стоит, Джек, — устало произнесла она, — слишком далеко, по-моему, зашли. Не надо говорить такие вещи, ты прав, мы ведь и в самом деле не чужие (Губы Джека дрогнули в нерешительной улыбке). Если ты не веришь мне, то я должна тебе, наверное, как-то это доказать.

— Что доказать? — непонимающе произнес он. Агнесса вздохнула глубоко-глубоко, точно собираясь с последними силами, и, не отводя глаз, с расстановкой произнесла:

— То, что я тебя больше не люблю.

Орвил Лемб сидел в своем кабинете и размышлял, точнее, даже не размышлял, а переживал, мучительно, тяжело переживал. Положение создалось глупое донельзя: его жена в его собственном доме выясняет отношения со своим бывшим любовником, а он, Орвил Лемб, неподвижно сидит в ожидании, чем все это кончится.