Агнесса. Том 2

— Я тебе тоже не верю, как и ты мне. Ты считаешь меня скотиной, ну и у меня о тебе есть свое мнение. Вот так.

— Не считаю, — возразил Орвил, — и никогда не считал. Я давно понял, что ты не дурак, еще с тех пор, как первый раз увидел тебя с этой женщиной. Я думаю, стоит вернуться к старому. — Он повернулся к Агнессе. — Ты спрашивала, как заставить меня поверить тебе? Повтори то, что сказала тогда, когда прогоняла его, — Орвил, не глядя, кивнул на Джека. — Повтори еще раз, при нем! Поклянись собою, детьми, всем, что тебе еще дорого, что не любишь этого человека, что он не нужен тебе! Тогда я, может быть, поверю!

Агнесса молчала. Орвил не знал, зачем он потребовал этого. Может, хотел лишний раз убедиться в ее лицемерии или уколоть Джека? Джека, который смотрел на Агнессу расширенными сумасшедшими глазами.

— Почему ты молчишь, Агнесса? — Орвил приблизился к ней. — Почему ты молчишь?

Она слегка отступила и прошептала тихо-тихо, звук ее голоса был похож на слабый шорох листьев от случайного ветерка:

— Не заставляй меня делать это, Орвил. Я… я не смогу.

Он заглянул в ее испуганное, осунувшееся лицо.

— Почему? — И тут же поправился: — Тогда скажи, что ты меня не любишь!

Она дико замотала головой и прислонилась к стене. Керби поднялся вдруг и зарычал неизвестно на кого, оскалив желтые зубы. Джек стоял неподвижно, и глаза его, как показалось Орвилу, сверкали во мраке каким-то странным, незатухающим светом, словно неведомые лунные камни. Тени разметались по стенам, Агнесса стояла среди них, будто опутанная черными змеями, и Орвил понял, что ему уже не удастся ее освободить.

— Ладно, — произнес он, словно ставя последнюю точку, — я ухожу. В конце концов, выбирать — это право каждого.

Он повернулся и пошел прочь. Недоуменно взглянул на зажатое в руке оружие, точно только сейчас заметил, и сунул его в карман плаща.

Когда Орвил скрылся, Агнесса встрепенулась и бросилась следом. Джек на мгновение удержал ее.

— Ты еще вернёшься, Агнес?

— Не знаю, ничего не знаю!

Она сломя голову побежала по коридору, догнала Орвила и вместе с ним села в экипаж. Они молчали всю дорогу и дома тоже долго не начинали разговор. Агнесса не ложилась, хотя не была уверена, что он придет сюда. Орвил не стал раздеваться, он подошел к окну, постоял там, приподняв занавеску и глядя на лунный свет, потом, повернувшись, сказал:

— Я хочу поговорить с тобою. Но не здесь. — И с сожалением, как показалось Агнессе, быть может, не сознавая, что делает, окинул спальню прощальным, измученным взглядом. Да, конечно, эти стены, слышавшие шепот любви, значили даже сейчас все еще слишком много. — Идем в гостиную. Там никого нет и не будет до утра.

Агнесса встала. Ее распущенные волосы длинными темными крыльями свисали по обеим сторонам лица, белого, как луна на фоне черного неба. Орвил не видел, какие у нее глаза, — ночью цвета неразличимы, и ему казалось теперь, что весь ее облик, все существо — одна темнота. Светлую он бы любил ее до конца жизни, сильно, самозабвенно… О, сколько безумно счастливых минут могли бы они провести вместе! А она все убила, ее влечение к Джеку было, должно быть, слепо, а любовь к нему, Орвилу, слишком зряча. Что ж, мрак побеждает свет, так было на самом деле во все времена, сколько бы ни тешили себя люди сказками об обратном.

Они вышли в полутемную гостиную, там Агнесса села, а Орвил встал у окна, и оба приготовились слушать. Агнесса ждала обвинений, Орвил — оправданий, и они молчали.

Потом Агнесса встала и подошла к Орвилу. Он отвел ее руки.

— Не надо. Это теперь ни к чему.

— Так ты и не поверил мне? — печально произнесла она, останавливаясь. — Я сказала правду: у меня ничего не было с Джеком!

— Почему же, поверил, — он в спокойном раздумье, сосредоточенно глядя куда-то внутрь себя. — Поверил, ну и что? Это ничего не меняет.

Агнесса чуть не разрыдалась от горя. Последняя попытка что-то исправить, вернуть! Она воскликнула, совсем не думая, как отзовутся эти запоздалые признания:

— Но я люблю тебя, тебя, Орвил! И хочу быть с тобой!

Орвил вслушался в ее слова: нет, они звучали не притворно. И она не заглядывала умоляюще в его глаза, не складывала театрально руки, моля о снисхождении, она говорила спокойно, с достоинством женщины, сознающей в глубине души свою вину, и — в чем-то — свою правоту.

Орвил поморщился.

— Почему ты не сказала это там, при нем?

— Не знаю, как объяснить тебе, но я… я не могла. Но я не говорила Джеку наедине, что люблю его.

Орвил резко развернулся, так, что лицо его полностью скрылось в темноте.

— Значит, ты любишь меня? А его нет? Может, ты еще скажешь, что вообще никогда его не любила?