Агитбригада

В заваленной всевозможной бытовой рухлядью комнате было так тесно, что я даже не представлял, где искать бумаги отца. В любом случае новые жильцы привезли свои вещи и в них бумаг я не найду. По логике нужно смотреть в каких-то тайниках и схронах, которые могут быть под паркетом, за бумагой обоев, под подоконником и так далее.

Я начал с того, что прощупал обои. Дешевые, пёстрые, в ромбах, они явно нуждались в том, чтобы их переклеили. И то срочно. На моё счастье никто пока этого не сделал, так что, если бумаги были спрятаны под обоями, я их обязательно найду. Поэтому я аккуратно, словно заправский вор прощупывал складочки, морщинки и заломы, аж руки заболели от постоянно держания их вверх.

Я торопился, вдруг скоро хозяева придут.

Я как раз прощупывал небольшую щель между пилястром и боковой панелькой, как вдруг за спиной раздался наполненный едким сарказмом голос:

— Ну здравствуй, сынок…

Глава 24

От неожиданности я чуть не грохнулся на пол.

Да что за хрень?!

Я обернулся и мои глаза полезли на лоб — над старым креслом парил призрак.

— Сынок? — всё также чуть насмешливо растягивая слова повторил он и добавил. — И что же ты здесь ищешь?

— Учебник, — сам не знаю зачем я так ляпнул.

— Какой учебник? — удивился призрак.

— По истории КПСС, — бодро отрапортовал я, окончательно придя в себя.

— Врёшь, — покачал головой он.

— Вру, — не стал спорить я.

Призрак перестал парить и опустился на пол. Был он по цвету похож на Анфису, только зелёный оттенок более насыщенный, но не совсем зелёный, а скорее серо-зелёный.

— Ты весь в меня, — хихикнул вдруг он. — Когда я ставил какую-то цель, я всегда её добивался…

Слово «добивался» он произнёс так, что меня тут же накрыл какой-то животный, необъяснимый иррациональный страх. Хотелось броситься на пол, забиться куда-то в угол, или в норку, и скулить, выть, рыдать от страха.

Страх поднимался от кончиков пальцев рук и ног, шел выше, выше, аж до колен и локтей, при этом немели руки и ноги, затем ещё выше, до плеч и паха; страх давил на грудь, стискивал ледяными пальцами сердце, немым криком застревал в горле.

Усилием воли я сглотнул ком в горле и выдавил:

— Яблочко от яблоньки недалеко падает.

— Какое яблочко? — переспросил призрак и страх моментально исчез.

— Поговорка есть такая, — объяснил я, пытаясь отдышаться и прийти в себя, — народная.

— Наро-о-одная, — коверкая слова, передразнил меня призрак, — кому интересен этот народ?! Люмпены! Маргиналы! Человеческая труха! Сделали революцию и тут же просрали всё, что можно!

Я молча созерцал эту вспышку ярости.

— Ты хоть знаешь, какая идея всего этого у них? Главная мечта?

— Нет, — покачал головой я.

— Коммунистический рай! Да-да-да! Опьяневшая голытьба вообразила, что на земле можно создать рай, где будут жить люди, свободные от любого труда, от любых забот, хлопот и проблем. Ты это представляешь, сынок? Представляешь такое общество, которое всё им дает, но ничего не требует взамен? Каково, а?

Я молчал.

— Женщины у них будут общие, на всех, дети — общие, на всех. Ничего своего, ничего личного! Даже исподнее! Ты это представляешь?

Я не знал, что ответить.

— Тебе нужно в столицу, — вдруг резко успокоившись, сказал призрак. — Найди там магазин «МамбуринЪ и сыновья». Ключ у Мамбурина.

— И что я ему скажу? С какой стати этому Мамбурину отдавать незнакомому человеку ключ?

— А это меня должно волновать? — пошел рябью призрак, — привезешь ключ сюда, я дальше скажу, что делать.

— Но…

— Ты же миллионы мои ищешь? — ехидно захихикал призрак. — Вот и делай, как я говорю. А теперь уходи отсюда, и быстро. Через пару минут вернется Заляпин. А у него рука тяжелая. Проверять не советую.

Я не стал дожидаться нового хозяина и выскочил из комнаты, правда дверь за собой запереть успел.

Я шел по дороге на Батюшкино (то есть Красный Коммунар, конечно же, но мы привыкли говорить так). Пять вёрст хоть и не далеко вроде, а ветер пронизывающий, поэтому почти бежал всю дорогу, чтобы согреться.

И только добежав до окованных металлом ворот школы, подумал: почему призрак не увидел, что я не его сын?

В школе первым делом я отчитался дежурному о прибытии, и меня сразу же вызвали к заведующему.

Я вошел в пропахший едким потом и чесноком кабинет и вытянулся напротив стола, как было принято среди воспитанников. Заведующий сидел и что-то писал, периодически обмакивая перо в синюю керамическую чернильницу-непроливайку.

А я стоял ждал.

А он писал.

Примерно через минут пять он поставил точку, полюбовался на текст, положил сверху промокашку и только затем поднял на меня глаза и изволил сказать:

— Ну как успехи, Капустин? Ты домой сходил?

— Сходил, — звонко и чётко отрапортовал я.

Заведующий поморщился.

— Не надо кричать.

— Есть не кричать! — выкрикнул я.

— И что?

— Что что? — сделал вид, что затупил я (ну нравилось мне его выводить из себя).

— Ты бумаги отца нашел? — сдерживая раздражение, спросил заведующий.

— Нашел, точнее — не нашел, — сказал я.

— Так нашел или не нашел? — наконец вскипел заведующий, вены на его лбу вздулись, а лицо налилось нездоровой краснотой.