Агенты Берии в руководстве гестапо

Но ресурсы Германии были исчерпаны. Для производства снарядов и патронов не хватало меди — германские женщины по призывам правительства сдавали даже медную посуду. Упала добыча угля — его некому стало добывать. Все, что удавалось выжать из шахт, шло на военные заводы, жилые дома не отапливались. Из-за нехватки рабочих рук, тягловой силы, удобрений, урожайность снизилась до 60–40 % довоенной. И при этом урожай еще и не могли собрать. В 1916 г. в дополнение к хлебным карточкам появились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Для крестьян, фермеров, помещиков была введена полная сдача сельхозпродуктов государству.

Как писали современники, «к концу 1916 г. жизнь для большинства граждан стала временем, когда прием пищи уже не насыщал, жизнь протекала в нетопленных жилищах, одежду было трудно найти, а ботинки текли. День начинался и кончался эрзацем». Зимой 1916–1917 гг. в Германии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали «брюквенной». А к весне было произведено очередное урезание карточек, по ним теперь полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. Недоедание вызывало падение производительности труда. Ослабленные люди болели, подскочила смертность. И становилось ясно, что если даже выдержит фронт, то следующую военную зиму Германия вряд ли вытянет. Людендорф писал: «Виды на будущее были чрезвычайно серьезны», а «наше положение — чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным».

Нарастали усталость и общее уныние. В победу больше не верили. Возникали и внутренние трения. Так, Бавария и другие южные земли возмущались, что много продовольствия вывозится на север страны. В баварских деревнях с населением 300–400 человек насчитывалось по 20–30 погибших на фронте.

Генрих Мюллер все эти тяготы не только видел, но и испытал на себе. Правда, баварские крестьяне все же не голодали — несмотря на принудительную сдачу скота и всего урожая, «на земле», при своем хозяйстве можно было подкормиться. Но все равно приходилось затягивать пояса, ужиматься во всем. Тем не менее юный горячий патриотизм Мюллера отнюдь не угас. Может быть, как раз со времен войны он стал презирать интеллигенцию — которая сперва легко загорелась «на подвиг», а потом, обжегшись и разочаровавшись, ударилась в пацифизм и оппозицию властям. С подачи В. Шелленберга и ряда исследователей, например, Ж. Деларю, почему-то принято представлять Мюллера эдаким ограниченным, низменным человеком, чьи помыслы не шли дальше угождения начальству и примитивных житейских благ. Вот уж нет. При изучении его биографии нетрудно увидеть совершенно иное. Оказывается, он умел мечтать. И еще как мечтать!

Точно так же, как во Вторую мировую кумирами публики становились разведчики, в Первую мировую ими были летчики. Военная авиация была совершенно новым видом войск. Ее тактика, искусство ведения боев только-только нарождались, большинство пилотов еще имели о них смутное понятие. Зато те, кто первым освоил это мастерство, почитались настоящими героями. На всю Германию гремели имена братьев Рихтгофен, Фосса и других асов, десятками сбивавших самолеты врага. О них взахлеб писали газеты, их фотографии бережно вырезали и вешали на стены, о них грезила ребятня и вздыхали женщины. О них ходили легенды.

Например, как за голову Рихтгофена-старшего англичане назначили вознаграждение. А он сбросил им письмо — мол, чтобы легче было меня найти, я выкрашу свой аэроплан в красный цвет. Но на следующий день покрасила красной краской самолеты вся его эскадрилья — один за всех и все за одного. Или история, как Рихтгофен сошелся в жестокой схватке с британским асом. В критический момент у одного из них заклинило пулемет (у кого именно, в разной передаче различается), и противник, поняв это, тоже не стал стрелять, помахал рукой и ушел — встретимся в другой раз. Казалось, в лице летчиков возрождается дух древнего рыцарства…

И Мюллер, недоучившийся крестьянский мальчишка, вознамерился тоже стать пилотом! По закону, введенному Гинденбургом и Людендорфом, в армию брали семнадцатилетних, хотя в большинстве их направляли на тыловую и охранную службу. Но Мюллер, едва ему стукнула семнадцать, подал прошение о зачислении его добровольцем в авиационную группу. Подал и… ему повезло. Причем, может быть, повезло чисто случайно. Потому что фактический диктатор Людендорф, высоко оценивая значение авиации, как раз в это время поставил перед промышленностью задачу повысить выпуск самолетов до 300 в месяц. Но для резкого наращивания авиации требовались не только аэропланы, для них требовались летчики. Подготовку авиационных кадров также было решено значительно расширить, производились дополнительные наборы. И 17 июня 1917 г. Генриха Мюллера приняли в учебный отряд.