Агент сыскной полиции

— Нет, их филеров мы знаем. А ваши мало того что косяком ходят, так еще шпоры постоянно забывают снять. А вчера так вообще конфуз вышел. Топает за моим новым агентом офеня со всякой книжной ерундой на продажу, так мало что шпорами бренчит, так еще и шашку оставил. Торчит она у него из-под кафтана ровно на четверть. Хоть бы баб постеснялся, всякое ж подумать можно…

Лямпе побагровел, заловил открытым ртом воздух, затем справился с волнением.

— Вы бы лучше за своими присмотрели, Федор Михайлович! Ваше дело уголовщиной заниматься, а фон Дильмаца оставьте моему ведомству. В Вене подозревают, что это политическое дело, и скандал обещают нешуточный.

— Да разве суть в том, какое это дело, — улыбнулся Федор Михайлович, — и какое ведомство им будет заниматься, главное, что человека лишили жизни, и наш святейший долг общими усилиями уличить злоумышленника и добиться, чтобы его примерно наказали.

Лямпе скривился так, что жесткие усы встали по стойке «смирно», и процедил сквозь зубы:

— Смотрю, Федор Михайлович, вы изрядно насобачились в нужный момент нужными словами изъясняться! Вроде и придраться не к чему, только мне почему-то вас иногда пристрелить хочется.

— Вы это правильно подметили, Александр Георгиевич! Именно нужными словами и именно в нужный момент! А стрелять в меня не надо, все равно промахнетесь! — Тартищев расхохотался и дружески хлопнул Лямпе по плечу. — Давай лучше завтра по рыбным расстегаям постреляем прямой наводкой. Хворостьянов грозится в баню позвать, так там и проверим, кто на что горазд…

Лямпе покрутил головой и огорченно вздохнул:

— У меня завтра своя баня намечается. Из столицы прибывают австрийский консул и чиновник из нашего Министерства иностранных дел. Представляешь, какой мне крендель из ушей сделают? Две недели с Мозалевским бьемся, и ни с места!..

— Ну что ты, право! — Федор Михайлович сочувствующе развел руками. — Какие это сроки? На моей памяти молоденький гимназист, который ни за что ни про что пристрелил семь человек, пять месяцев держался…

— Ничего себе, успокоил! — сморщился, как от зубной боли, Лямпе. — Кто мне даст пять месяцев?

Мне уже завтра голову оторвут!

— И это не беда! У нас головы, как у той ящерицы хвост, имеют склонность вновь отрастать! — Тартищев кивнул штаб-офицеру и быстрым шагом вышел из приемной вице-губернатора.

Лямпе проводил его взглядом и приказал следовавшему за ним адъютанту:

— Узнай, кто из агентов переодевался офеней и вел наружное наблюдение за протеже Тартищева Поляковым, и вырви у этого идиота все, что без толку болтается, в том числе шпоры и шашку!..

Глава 9

— Итак, Николай Тимофеевич, присаживайтесь. — Тартищев жестом показал Мозалевскому на мягкое кресло, стоящее напротив. Тот криво усмехнулся и присел на самый краешек. Тартищев окинул его внимательным взглядом и приказал стражникам, сопровождавшим арестованного из тюрьмы, подождать за дверью. Затем сложил руки на груди, это был сигнал Алексею, пристроившемуся за оконной шторой, чтобы тот начал записывать разговор. — Мне не хочется строить нашу беседу в привычном русле. Я понимаю, вас достаточно долго запугивали, вам угрожали, в отдельные моменты применяли даже физическое насилие, но вы, Николай Тимофеевич, грамотный человек и должны понимать, что это убийство неординарное.

Убит иностранный путешественник. Об этом событии доложено государю. Представляете его гнев и тревогу за дальнейшее состояние отношений с Австро-Венгерской империей. Ведь это международный скандал, который может перерасти в военные действия.

— Мне до этого нет дела, — проронил Мозалевский, не отводя взгляд от пола. — Я не убивал Дильмаца. Я не отрицаю, что мы с Казначеевым проникли в его квартиру с преступными замыслами, даже взяли кое-что, но убивать не убивали. — Он поднял голову и посмотрел в глаза Тартищеву. — Почему вы не верите мне? Ведь я мог свалить всю вину за случившееся на Гурия, но я ведь не делаю этого, потому что мы оба не виноваты в этом преступлении.

— На одежде Казначеева не обнаружено следов крови, кроме той, что излилась из его головы. А вот на вашем сюртуке и жилете, а также деньгах, которые обнаружили у вас при обыске, следы крови имеются.

Зачем вам понадобилось пытать старика перед смертью? Надеялись поживиться чем-нибудь более существенным?

Мозалевский побледнел и вновь опустил глаза в пол. И Тартищев понял, что ничего от него не добьется.

— Ладно, не хотите говорить, не говорите. — Тартищев огорченно покачал головой. — Вы ведь письмоводителем у следователя работали, вроде и устав уголовного судопроизводства знаете, и процедуру дознания, но только одного не учли, сколько высокопоставленных лиц заинтересовано в скорейшем разрешении этого дела. И поэтому дозволено судить вас военным судом с применением военно-полевых законов. Вы понимаете, чем это пахнет?

Мозалевский побледнел еще больше и сделал движение, чтобы подняться на ноги. Но силы оставили его, и он как подкошенный свалился в кресло, прошептав едва слышно:

— Нет таких законов, чтобы за простое убийство судить военным судом!