Агент, бывший в употреблении

— Я о тех, Эмиль, кто стоял во главе партии. Они нас предали.

— На основании чего судишь?

— Какие тут нужны основания! Я видел их своими глазами и слышал своими ушами. Не забуду того партийного собрания, на котором наш партийный вождь убеждал нас в том, что с сегодняшнего дня и впредь великий смысл нашей работы — делать обратное тому, что мы делали до сих пор.

— Какие доводы он приводил?

— Железные. Ты ведь знаешь, что доводы, которые вбивают в наши головы сверху, всегда железные. «Забудьте! Забудьте, чему мы вас учили! Забудьте, что вы делали! Раз больше нет противника, то нет и разведки!»

— Мудро.

— Забыли только объяснить, куда нам самим теперь деваться.

— Ясно куда — на свалку.

В кухне повисает тишина, если не считать стука капель из крана, отсчитывающего улетающие секунды. Собираюсь, было, напомнить Бориславу, что надо наконец починить этот проклятый кран, но молчу; чувствую, что в данный момент он занят мыслями о предметах более возвышенных.

— «Построим завод… Построим завод свободы»[7]. Помнишь, когда-то мы учили такое стихотворение?

Не отвечаю. В настоящий момент мне не до поэзии.

— Ну вот мы его и построили. Ну, не стал он чудом из чудес, но ведь работал.

Не возражаю.

— А уж как мы его охраняли. Главным образом от ударов извне. А его взяли и развалили изнутри. Столько сторожей, а его взяли и развалили.

Продолжаю хранить молчание.

— Скажи что-нибудь. Ты ведь был одним из сторожей.

— Ну, раз его развалили изнутри, то и спрашивать надо тех, кто охранял изнутри.

— Столько сторожей… — повторяет Борислав; он, как Однако, говорит сам с собой.

— Спасать ДЗУ или «Химком» было не нашей задачей. Нас отряжали спасать мир. Срывать адские планы поджигателей войны.

— И мы их срывали. Разбивали в пух и прах.

— Может, мы что-что и делали, только впустую. Они изнутри подрывали основание здания, а мы следили за тем, чтоб с фасада не осыпалась штукатурка.

— «Они»? Кто «они»?

— Всякие были, чередовались. Сначала Сталин разжег войну в Корее. Потом американцы разнесли Вьетнам. Затем Брежнев, чтобы окончательно все разрушить, чиркнул спичкой в Афганистане. Чередовались. Главное было — делать дело. Перекраивать карту мира. Обеспечиваться сырьем. Испытывать новые виды оружия и расходовать запасы старого. Люди, дескать, умирают. Да люди и без того умирают. Гибнут, дескать, массово. А это оттого, что массово плодятся.

— И когда ты пришел к таким выводам?

— Не знаю. Наверное, тогда же, когда и ты, — осознав себя преданным.

В кухне снова повисает тишина, и лишь испорченный кран напоминает нам мудрость древних: все течет…

— То, что нас предали, это факт, — настаивает Борислав. — Одного только понять не могу: как мы могли быть такими легковерными!..

— По ряду причин.

— Назови хотя бы одну.

— Гипноз.

Он смотрит на меня задумчиво. Потом качает головой:

— Невозможно так долго находиться под гипнозом — по сути, всю жизнь.

— Неужели? А ведь наши с тобой жизни доказывают обратное.

И, указывая на воспоминания Филби, добавляю:

— А также свидетельство нашего старшего коллеги. Этот человек на своей шкуре испытал все безобразия Большой страны; он сначала описывает их, рассказывая об «ужасных событиях», явившихся результатом советской внешней политики, а потом как ни в чем не бывало пишет: «Но, глядя из окон моей московской квартиры, я вижу прочный фундамент будущего».

— Хорошо, что он не может подняться из могилы и посмотреть на этот фундамент теперь, — бормочет Борислав.

Что не мешает ему тут же возразить:

— Все-таки твоя гипотеза о массовом гипнозе слабовата. Не могут в основах хозяйствования лежать приемы психического воздействия, вроде гипноза. В основе всегда лежит экономика.

— Да, но их собственная экономика — гипнотизеров и тех, кто стоял У них за спиной; она отличалась от экономики всех остальных людей, предназначение которых было умирать — когда от голода, когда от пуль.

— Может, ты и прав, — уступает Борислав, — но какое это теперь имеет значение. Нас никто не спрашивал, каким должен быть наш мир. Мы пришли в него, когда он уже сложился. И уходим, когда он лежит в руинах. Так чего теперь рассуждать?..

— Чтобы почесать языки.

Мой собеседник умолкает. Разговор окончен. Похоже, нам больше нечего сказать друг другу. Но, оказывается, есть.

— И все-таки, скажи, ты задавался когда-нибудь вопросом: повторил бы ты свой жизненный путь, доведись тебе прожить еще раз? — интересуется Борислав.

— Кто же им не задавался!..

— И каков ответ?

— Он настолько глуп, что не хочется его озвучивать.

— И не надо. И так понятно.

На исходе зимы снова наношу визит Однако. На сей раз по приглашению. С меня — банка кофе, с него — хорошая новость. Вопрос с моей пенсией улажен. А чтобы удовлетворение было полным, Однако достает из шкафа свой шедевр — «Три грации».

— Ты только посмотри, какая поэзия, какая плоть! — бормочет он.

И чтобы сосредоточить мое внимание в правильном направлении, указывает на соответствующие дамские прелести.