Агент Абвера

— Херня. Постучим в дверь, мол, просимся на допрос, а когда зайдет, оглушим и завладеем пистолетом. Подсменный ушел, сам видел, когда вели. На улице мороз под тридцать, все немцы в доме, а перед ним бронетранспортер с работающим мотором, чтобы не застыл. Прыгаем туда, выносим ворота и вперёд. Ну как? — заблестел глазами старший лейтенант.

Когда он всё это внушал, Александр почувствовал знакомый запах табака. Такой курил один из абверовцев.

— А бронетранспортер ты умеешь водить? — Демьянов скосил на соседа глаза.

— Не вопрос, я ж танкист. Был командиром роты.

Пошептались ещё, распределяя роли, а потом приступили к действиям.

Тихо отодрали ножку от стола, Демьянов стал с нею сбоку двери, а танкист, подойдя к проему, загремел в нее кулаком:

— Открывай, начальник!

Вскоре снаружи лязгнул запор, створка распахнулась, и в тот же миг «Гейне» саданул ножкой старлея по затылку.

Тот хрюкнул и с раскинутыми руками опрокинулся на спину.

— Цурюк[49]! — ворвались в камеру два охранника с парабеллумами, взяв Демьянова на мушку.

— Этот большевик хотел организовать побег, — подняв руки, отошел Александр к нарам.

Сунув оружие в кобуры, немцы уцепили беспамятного провокатора подмышки и вытащили наружу.

— Так-то лучше, — пробормотал пленный, усаживаясь на нары.

Еще трое суток его никто не вызывал, и всё это время Александр исправно получал баланду, хлеб и кружку пахнущего соломой чая. В полдень четвертого дня его вновь сопроводили из подвала в особняк к гауптману.

Штумпф, как и в прошлый раз, сидел за столом, перед ним лежала серая папка, на диване покачивал носком сапога лейтенант, стекла расшторенных окон серебрились морозными узорами. Табуретки не было, сесть не предложили, «Гейне» остановился в нескольких метрах от стола.

— У меня для вас две новости, — чуть помолчал Штумпф. — Одна хорошая, вторая плохая. С которой начинать?

— Желательно с хорошей, — пожал Демьянов плечами.

— Большевик, хотевший сбежать, повешен, вы нам здорово помогли.

— А плохая?

— В Москве нет никакой организации «Престол», — открыл гауптман папку, — а лица, на которых вы ссылаетесь, Садовского и его жену не знают.

На самом деле Штумпф лукавил. Внутри имелись полученные из Норвегии и Берлина шифровки, в которых сообщалось, что Кнут Гамсун действительно знаком с русским поэтом Садовским и состоял с ним в длительной переписке, бывший же полковник Улагай[50], ныне штурмбанфюрер СС, близко знает Воскобойникову, характеризует ее как ярую монархистку и весьма решительную даму.

А еще в папке имелась справка, из которой следовало — бывшая фрейлина царского двора оказывала услуги разведке кайзера[51] вплоть до начала революции в России.

— Что скажете на это? — абверовец закрыл папку и откинулся на спинку кресла.

— Ваши сведения неверны, — глянул исподлобья пленный. — Организация есть, и она готова работать на благо Рейха.

— Факты упрямая вещь, — процедил гауптман. А потом грохнул кулаком по столу и заорал: — Ты агент НКВД, тварь! Сознавайся!

— Мне не в чем.

— Ах вот как! — и рявкнул: — Майер!

Давешний лейтенант поднялся с дивана, упруго прошагал к «Гейне» и сокрушительным ударом отправил его на пол, где стал яростно пинать сапогами:

— Говори, падаль!

Очнулся Александр уже на нарах в камере. Голова гудела, подбитые глаза заплыли, дышалось коротко и с трудом.

— Гады, — шевельнул губами, с трудом повернувшись набок. Кряхтя сполз с нар, жадно попил воды из кружки и снова рухнул на солому.

Утром за пленным пришли два охранника, сдернули с нар, уцепили подмышки и поволокли во двор. Там стояла оттепель, с крыши капало, на дальних березах за оградой каркало воронье.

Держа за локти, Демьянова провели через двор за особняк, где у глухой кирпичной стены стояли еще двое. Босой, в рваной гимнастерке со звездами на рукавах младший политрук и хмурый костистый старик в ватнике. Александра поставили рядом.

Затем со двора проскрипело сапогами отделение солдат во главе с унтер-офицером Кохом, выстроилось напротив.

Унтер отошел чуть в сторону, вынул из кармана бумагу и громко зачитал:

— «По приказу германского командования, враги Рейха — комиссар Френкель, партизан Ежов и шпион Демьянов, подлежат расстрелу!» Заряжай! — свернув, сунул бумагу обратно в карман. В три приема звонко щелкнули затворы.

— Целься!

Карабины вскинулись к плечам.

Политрук упрямо вздернул голову, старик широко перекрестился, Демьянов харкнул в снег.

— Огонь! — резко взмахнул унтер рукой.

Дружно ударил залп, воронье, каркая, унеслось в небо — двое упали, третий остался стоять.

— Неплохо держится, — одобрительно хмыкнул Штумпф Майеру, наблюдая за казнью из окна.

— Все они варвары, — скривил губы лейтенант. — И по мне мертвые лучше, чем живые.

— Не скажите, — отпустил штору гауптман. — Этот нам может пригодиться.

— А я бы всё-таки его расстрелял, — упрямо заявил Майер. В отличие от своего шефа, считавшегося в среде коллег либералом, он был ярый фанатик и нацист, презирающий все славянское.

Между тем отделение, громыхая сапогами, ушло обратно, а унтер, подойдя к Демьянову, приказал:

— Форверст!