Age of Madness и Распадаясь: рассказы

Он ответил утвердительно и даже спросил, зачем ему еще кто-то? То ли жалкий вид Курца так на меня влиял, то ли обстановка его дома, но я в этот момент стал особенно прямолинейным и даже грубоватым, о чем пожалел через некоторое время. Сказал ему, что неплохо было бы нанять домоуправителя. Ответ меня немного ошарашил:

— Зачем, Уинслоу умер…

— Кто?

— Наш старый управитель.

Тон его был чрезвычайно мягок. Чувство жалости во мне все усиливалось. Но я вспомнил, что у моего визита была четкая цель, и сосредоточился на ней. Когда мы взбирались на второй этаж, лестница подо мной грозила обрушиться в любой момент. Я задыхался от затхлости воздуха. Через некоторое время мы дошли до комнаты, которая служила обиталищем Витольда Курца. Я был готов к худшему.

Во время разговора с хозяином дома в его комнате я подмечал все детали постепенно, но опишу тебе, мой читатель, все сразу: так у тебя появится полное, а не обрывистое впечатление. Стоит сказать, что во всем доме эта комната была самой поражающей и самой чистой. Все здесь было в порядке касательно чистоты. Убранство помещения составляли кровать, письменный стол и шкаф, заполненный книгами — всё сорокалетней давности. Так же был мольберт с большим количеством красок. Вот, что за пятна на сюртуке! У стены был камин, над которым висел рисунок молодой девушки в полный рост. Светловолосая красавица с нежно-розовой кожей в синем платье и васильковым венком на голове, добрым взглядом взирала с картины. Девушке на вид было от шестнадцати до восемнадцати лет. Я сразу догадался, кто был автором картины (иначе и быть не могло). Наибольший интерес представляли окна — все стекла были замазаны краской, на них был нарисован чудесный пейзаж. Оглядывая предметы быта, я пришел к выводу, что они больше подходят для юноши, а не для старика.

Курц тем временем сел за стол, а мне предложил сесть на кровать. Сразу перешли к делу. Я спросил его, почему он запрещает стройку в этом месте, она же принесет ему большие деньги.

— Это личное, — отвечал Витольд немного раздосадованным голосом, — не разрешаю и точка!

— Так если не мы, — протестовал я, — тогда другая кампания, да и все.

— Тогда, — он потускнел, — тогда это будет уже не моя вина…

— Боги! Вы о чем? — не выдержал я.

— Это личное.

И снова этот ответ. В нем скрылась от меня загадка. Мое любопытство подтолкнуло меня к тому, чтобы начать её разгадывать. В комнате стало душно, я встал со словами: «Надо бы открыть окно». Старик начал протестовать, но было уже поздно. В открытом окне передо мной предстал тот же пейзаж, что и на стекле, только застроенный домами. Тут я обратил на это внимание, на что Витольд, как будто оправдываясь, ответил:

— Таким я его запомнил и таким хотел бы видеть.

— Но когда это было? — интересовался я, зная, сколько лет существует улица.

— Сорок лет назад. Ровно.

— А это? — тут я указал на девушку над камином, — Ваша дочь?

— Дорогуша, у меня нет детей. Но вы, кажется, задержались. Построиться там, на холме, я вам не разрешаю. Вопрос исчерпан.

Я не был удовлетворён и не собирался сдаваться, поэтому я некоторое время упрашивал Витольда все мне рассказать. Могу предположить, что тогда мной двигало не только любопытство, хоть сам я того и не осознавал. Видя в глазах старика страдания, которые он тщательно скрывал, я понимал, что не хочу оставаться в стороне. Военное время сделало меня невероятно чутким к человеческим страданиям. Не думайте, что в войне есть какая-нибудь романтика — только безумие и страдания. Кого-то она сделала черствым, кого-то безумным, меня же в итоге война размягчила… но только через некоторое время. Ведь когда я только-только вернулся, места я себе не находил. Но это отступление. С большими усилиями мне удалось разговорить старика. Когда он начал говорить, казалось, он говорил с облегчением. Рассказ хорошо врезался мне в память, поэтому я смогу передать его дословно:

— Сорок лет… пустота. Я родился в этом доме, где родились, росли и умирали мои предки. Рос в любящей семье. Наш управляющий, Уинслоу, был для меня учителем в этой жизни. Азам наук обучился я именно благодаря ему. Детство, такое беззаботное и прекрасное время. Долгие часы гуляния по садам и полям. Такой чистый разум, без дум, без страданий.

Нам здесь принадлежали довольно обширные земли, их я обследовал вдоль и поперек. Эта природа, эти деревья, этот дуб на холме… как я их любил! Мой семнадцатый год был самым лучшим. Я любил и был любимым. Этот портрет. Её звали Анаис, моя первая и последняя любовь. Мы провели вместе много дней. Как две половинки мы подходили друг к другу. Но все закончилось. Отец Анаис забрал её, увез. Говорили, что нашли более подходящую партию! Мы даже не успели попрощаться, а больше я её не видел.