Агата

Я сделал в блокноте короткую запись и снова вздохнул. Все было так, как я и предвидел: она серьезно больна, и я никак не смогу помочь ей за те несколько месяцев, что нам остаются. Я проклинал свою самоуправную секретаршу; ее стараниями мне теперь навязана упрямая, ментально неуравновешенная женщина, которая, судя по всему, вбила себе в голову, что я смогу спасти ее от нее самой.

– Понимаю, – сказал я все же, – и я приложу максимум усилий, чтобы помочь вам. Давайте закончим на сегодня и увидимся снова в 16 часов в пятницу.

– Спасибо, доктор, – серьезно сказала Агата, подав мне на прощанье руку, – для меня это очень важно.

Сен-Стефан, Монпелье, 20 августа 1935 г.

Касательно Агаты Циммерманн

На данный момент, 08.12, пациентка остановлена в процессе попытки самоубийства при помощи бритвенного лезвия.

Откуда оно у нее, не выяснено. Прежде чем мадам Лине обнаружила пациентку, та успела нанести себе порезы на правое запястье; наложено 8 швов шелковой нитью, которые предстоит удалить через 10–14 дней.

В настоящее время пациентка зафиксирована. Отмена фиксации предусмотрена при стабилизации психического состояния.

С момента поступления в клинику 21 июня пациентка получала лечение вначале эфиром, затем электрошоком. Плакать стала меньше, но ведет себя более апатично, на контакт идет неохотно; отмечаются отдельные приступы истерии. Явных симптомов психоза не выявлено, наблюдения свидетельствуют скорее о маниакально-депрессивном расстройстве.

План лечения:

Продолжение электрошоковой терапии, а также эфир на ночь и в случае припадков. Запрет покидать клинику или принимать посетителей; сохранение режима фиксации, за исключением часов принятия пищи под наблюдением медперсонала. В случае если пациентка будет упорствовать в продолжении анорексического поведения, прибегнуть к процедуре насильственного кормления.

Зав. отделением М. Дюран

Соседские танцы

Мой сосед играл на фортепиано. Не часто, но неумело, и всегда одну и ту же пьесу, как если бы он на самом деле не умел играть, а только разучил наизусть одну мелодию. Я не знал ее названия, но со временем полюбил ее и не раз ловил себя на том, что напеваю ее, убирая за собой после еды или разогревая воду, чтобы заварить чаю.

Вернувшись из лечебницы после особенно долгого и пустого дня, я рано засыпал в своем кресле, убаюканный мешкотным бренчанием из-за стены того рода, которая разделяет, разумеется, но и создает известную близость. Ведь мы изучили друг друга, сосед и я. Мы прожили бок о бок так много лет, что все едва слышные звуки превратились в рутину, которую мы, не задумываясь, отслеживали – вот настало время обязательного последнего посещения туалета перед сном, вот он проснулся и готовится идти в церковь. Сначала он был в приподнятом настроении, потом погрустнел и не находил себе занятия; все это, воображал я, явствовало из того, как его пальцы двигались по клавишам и как временами воцарялась тишина. Однажды выходные прошли, а я не услышал с той стороны ни звука и сильно обеспокоился. Больше всего меня пугало, естественно, то, что вскоре мне придется пойти и постучаться к нему, и какое же огромное облегчение я испытал, услышав наконец оттуда звук открываемой двери и поняв, что он все еще жив.