Глубоко задумавшись, Лавров даже вздрогнул, когда шуршащий бумагами в папке Медников подал голос:
– В Париже Краевский сумел скрыться после пресс-конференции, – прочел вслух Медников. – Вышел через черный ход, сел в мотор и уехал. Собратья-газетчики караулили его в Антверпене, Берлине, Варшаве – как сквозь землю провалился! Уже и слух был пущен, что японцы настигли его и вывезли к себе для допросов. А он в Москве возьми, да и объявись! Хоть к нам на службу бери, Владимир Николаевич!
– «К нам на службу»! – с горечью повторил Лавров. – Где ты службу-то у нас видишь? За мелочью всякой следим. И сами у полицейского департамента с Манасевичем под колпаком, можно сказать. Упустили мы свое время, Евстратий! Надо было сразу после государева дозволения на создание нашей службы агентурные сети за кордоном создавать, и, прежде всего – в Японии. Это был наш наиболее вероятный противник на перспективу – а мы?!
– Ты себя не казни, Николаич! – Медников только в самых редких случаях переходил с начальством на «ты». – Ты вспомни: а нам дали эти сети создавать?! Даже подумать об них не дали! Лопухин, как директором департамента стал, как спятил! И Манасевич тут же из Парижа примчался – со своими прожектерскими идеями. Альтернативу сразу антишпионскую при департаменте слепил, козни строить начал. Аппарат едва отстоять удалось, а ты говоришь – «сети»!
– Самое обидное, Евстратий, что после войны – а финал близок, сам понимать должен – начнут в России, по традиции, виноватых искать. Финал-то, скорее всего, для нас тяжким будет. Позорным! И пойдет кампания, как у литератора Гоголя описано: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»
– У нас, полагаете, тоже будут виновных в поражении искать? Так ведь знают всю нашу историю в Генштабе!
– Я в этот Генштаб дважды в неделю, как ты знаешь, хожу с докладом. И всякий раз иду как на казнь, Евстратий! Я ведь не рассказывал просто – ни тебе, ни офицерам нашим, как меня там «чистят» всякий раз, особенно если у генерал-квартирмейстера кто-то с Дальневосточного фронта сидит… В конце мая прошлого года напоролся я там на контр-адмирала Витгефта[58]. Веришь ли, брат Евстратий: с кулаками на меня пошел! А уж орал! Что, спрашивает, это и есть начальник разведки?! Ах ты, такой-сякой! И пошло… И в тылу я проедаюсь, и по моей вине моряки и сухопутные войска слепы и глухи. Что от фронтовой разведки никакого толку – нужна глубокая разведка – а где она, мерзавец ты этакий!? Еле-еле успокоил его генерал-квартирмейстер. Или еще: совсем недавно, в декабре, таким же макаром напоролся я в начальственном кабинете на адмирала Иессена Карла Петровича[59]. Я-то в приемной дожидался, сам понимаешь – а начальство за какой-то надобностью порученца вызвало – тот и доложил. Так и так, мол: дожидается с докладом начальник Разведочного отделения Генштаба! Адмирал как услыхал, что таковое имеется, сам за мной в приемную выскочил… «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!» Те же самые обвинения, так же стыдил и срамил. Не хотите ли, мол, ротмистр, взять на свою совесть гибель тысяч моряков, которые не знают ни сил противника, ни его планов, ни дислокации? Я, конечно, не выдержал: напомнил, что у морского министерства агент свой в Японии до войны еще был. И весьма толковый – капитан второго ранга Русин. И что ведомство адмирала Авелана[60], получая ценную информацию от своих агентов из Японии, не спешило делиться ею с Главным штабом…