Афоризмы. От раба до императора

Первоначально трагедии должны были напоминать зрителям о том, что известные события по природе происходят известным образом, и о том, что развлекающее их на сцене не должно быть тягостным для них и на большей сцене – в жизни. Ибо зрители воочию убеждаются, что известные события должны совершаться именно таким образом и что приходится мириться с ними и тем, которые восклицают: «О, Китерон!» Авторы этих трагедий говорят подчас нечто дельное. Лучшим примером может служить:

Хотя б меня с двумя детьми забыли вы,

Цари небес, – все ж разум есть и правда

в том.

И далее:

Что пользы гневаться на вещи?

И -

Нельзя, чтоб в день свой не пожата жизнь

была,

Как спелый колос.

И другое в том же роде. После трагедии появилась древняя комедия, нравоучительно откровенная и самой резкостью своей полезная для обличения тщеславия. Для этой цели и Диоген кое-что заимствовал из нее. Подумай же теперь, в чем существо появившейся затем средней комедии и для чего, наконец, была введена новая, перешедшая, мало-помалу, в мимическое искусство. Никто не станет отрицать, что и здесь можно найти кое-что полезное. Но какую цель преследует все это направление поэтического и драматического творчества?

7

Насколько же очевидно, что нет условий жизни, более благоприятных для философствования, нежели те, в которых ты теперь находишься!

8

Ветвь, отсеченная от другой ветви, не может не оказаться отсеченной и от всего ствола. Точно так же и человек, порвавший с одним человеком, отторгает себя от всего общества. Но ветвь не сама себя отсекает, человек же сам отдаляется от своего ближнего, возненавидев и чуждаясь его, и не сознает, что тем самым отсекает себя и от всей гражданской общины. Правда, Зевс – зиждитель общественности – даровал нам способность вновь сойтись с теми, кто нам близок, и вновь занять свое место в качества членов целого. Однако если это отделение повторяется, то отделившееся делается все более неспособным к объединению и восстановлению в прежнее положение. И вообще между ветвью, с самого своего произрастания жившей одной неразрывной жизнью со всем растением, которая была отсечена, а потом привита вновь, – есть существенная разница, что бы ни говорили садовники: последняя срастается, правда, но не до полной неотличимости.

9

Люди, препятствующие тебе идти путем, согласным с правым разумом, не смогут отвратить тебя от правильных поступков; точно так же они не должны лишать тебя благожелательности к ним самим. Следи за собой одинаково как в том, так и в другом отношении: не только за обоснованностью суждений и действий, но и за кротостью в отношении к тем, которые стараются помешать тебе или раздосадовать как-либо иначе. Ведь гнев на них не менее обличает бессилие, нежели отказ от действия или уступка под влиянием страха. И то и другое – измена своему назначению: у одного эта измена выражается в страхе, у другого в отчужденности от того, кто по природе родной ему и друг.

10

Ни одна природа не уступает искусству, ибо искусства только подражают той или иной природе. Если так, то природа, наиболее совершенная и объемлющая все другие, не может быть превзойдена хотя бы самым изощренным искусством. Но все искусства созидают менее совершенное ради более совершенного; следовательно, так же поступает и общая природа. Здесь берет начало и справедливость, которая порождает и прочие добродетели. Ибо справедливое не будет соблюдено, если мы будем стремиться к вещам безразличным, или легко даваться в обман, или же будем судить опрометчиво и легкомысленно.

11

Предметы, преследуя и избегая которые ты лишаешься мира душевного, не приступают к тебе, но ты некоторым образом сам приступаешь к ним. Пусть смолкнет твое суждение о них – и они лежат недвижимо; а тебя никто не увидит ни преследующим, ни бегущим.

12

Душа сохраняет свойственную ей шарообразную форму, когда не тянется за чем-либо внешним и не стягивается вовнутрь, не удлиняется и не оседает вниз, но излучает свет, в котором она зрит истину как всех вещей, так и таящуюся в ней самой.

13

Меня кто-нибудь станет презирать? Это его дело. Мое же дело – не оказаться достойным презрения вследствие какого-нибудь поступка или слова. Он будет ненавидеть меня? Опять-таки его дело. Я все же буду хранить благожелательность и благосклонность ко всему и всегда буду готов даже ему самому указать на заблуждение, без издевательства и не из желания выставить напоказ свое терпение, а из искреннего желания добра, как это делал Фокион, если только он не лицемерил. Таким должно быть внутреннее настроение, и боги должны видеть в тебе человека, ни на что не досадующего и не злобствующего. Ибо что могло бы быть злом для тебя, если ты делаешь свойственное твоей природе и приемлешь то, что благовременно для природы Целого, как одушевленный только одним желанием – чтобы так или иначе осуществилось общеполезное.

14