Афон и его судьба

«В наши дни, когда мир Объединенных Наций переполнен заботами о свободе вообще, о свободе вероисповедания, о соединении церквей, об Африке и Азии, о сохранении тех или иных исторических памятников, – об Афоне забыли. Об этом маленьком полуострове, вернее последнем таинственном острове XX века с величайшей в мире духовной вершиной, Святой Горой, забыли. О многовековом хранилище и сокровищнице с неоценимыми рукописями, бесчисленными реликвиями, старинными иконами неповторимого письма забыли. О первом и последнем на земле оплоте православия, строгих обрядов и абсолютной и поэтической религиозной чистоты – забыли.

Даже „Большая советская энциклопедия“ пишет: „В Афонских монастырях собрано более десяти тысяч греческих, славянских и других рукописей, большое количество грамот византийских императоров, сербских и русских монархов и т. д. Среди рукописей есть относящиеся к дохристианскому периоду, а также много редких рукописей более позднего периода. Собрания эти до сих пор мало обследованы и еще не описаны“.

Забыт Афон, и больше всего на Афоне забыты и покинуты русские монастыри, скиты и келлии, а с ними и сербские, и болгарские, и другие славянские, и не оттого ли в упадке и греческие монастыри?

Во всяком случае после Лозаннской конференции 1923 год об Афоне ни разу соборно – официально и международно – не вспомнили.

И на глазах всего мира пустеет и разрушается единственная и неповторимая за всю историю человечества монашеская республика. Еще византийский император Константин Пагонат (668–685) отдал полуостров в исключительное владение монахам. И это владение, с разрушительными перерывами (турецкие опустошения или погромы крестоносцев), длилось до Первой мировой войны.

Потом государственная эллинская печать была наложена на весь Афон, но особенно беззаконно – на негреческие монастыри.

Попробуем разобраться, кто же виноват в этом: весь мир Объединенных Наций или правительство Греции, между прочим единственной православной страны на Западе?

В Лозанне было постановлено: „Греция обязуется признать и сохранить в силе традиционные права и ту свободу, которой пользуются негреческие монастыри общины Святой Горы Афонской“.

В том же духе были и решения других конференций: в Сан Стефано, 19.02.1878; Берлинский трактат, 13.08.1878; по Бухарестскому международному статуту, все заинтересованные в Афоне славянские страны должны были учредить на полуострове свою полицию. Первая война помешала этому. О второй и говорить нечего. Но в промежутке между ними, в 1926 году, греческое правительство, не считаясь ни с какими договорами и статутами, „огречило“ всех монахов-негреков и объявило Святую Гору с ее веками свободной монашеской республикой – греческой территорией. В этом ставшая на ноги Греция пошла по еще не остывшим следам турок, которые отуречивали всех без разбора. Но они, держа всех в страхе, сами имели страх Божий, мистическое уважение к чужой вере, к монастырям и монахам, конечно за исключением тех случаев, когда подавляли греческие восстания, тогда сметались и монастыри.

Огречили и русских монахов. Что их спрашивать, когда за ними нет России – заступницы?

Сделав первый беззаконный и безнаказанный шаг, Греция пошла дальше. Она закрыла доступ на Афон русским монахам. Афонские монахи старели, вымирали, их хоронили по восточному обряду и забывали, а имущество их переходило к греческим монастырям.

Вот целый монашеский город-порт, русский (с XIII века) Пантелеимоновский монастырь. Огромное здание смотрит на туристов мертвыми окнами. Это бывшая гостиница. Она сгорела по неосторожности самих полицейских. Святые ворота, все в трещинах и облуплинах, похожи на сломанную сургучовую печать – печать несправедливости и ущерба. Монашеский город с двадцатью церквами кажется мертвым. И только высокая колокольня, с самым большим во всей Греции колоколом, царит надо всем этим миром заброшенности и печали.

Монастырь еще стоит, как вековой дуб. Рубит его время, спадают со старческих плеч драгоценные одежды. И настоятель, отец архимандрит Илия, повелитель сорока монахов (а когда-то их было около двух тысяч), еще показывает редким посетителям библиотеку с пятнадцатью тысячами томов, да госпиталь для последних могикан-монахов.

А в другом монастыре, Свято-Андреевском, двадцать пять тысяч книг сгорели. Покрыты пылью и паутиной станки и наборные кассы большой, в свое время оборудованной по последнему слову техники типографии. А теперь будто некому за нее замолвить словечко. Греки называют этот гигантский собор „сераем“, т. е. дворцом.

А в третьем монастыре, Свято-Ильинском, теперь „осталось всего лишь четыре старца под восемьдесят лет и старше, – как пишет в письме к писателю А. Дарову настоятель архимандрит Николай. – В таком положении мы не можем долго просуществовать…“

Три богатыря-монастыря покин у ты Россией и всем миром, а ведь каждый из них мог бы быть украшением любой столицы мира…

Над административным центром Афона Кареей сияют куполки русских обителей. Но когда к ним приблизишься, от их трогательной красоты веет могильным запустением. К иным подворьям даже не знаешь, как подойти, с какой стороны войти, и есть ли там хоть один живой человек. Правда есть: четыре монаха на три обители. Это они возделывают грядки и виноградники. Они же денно и нощно молятся за весь мир, о них забывший.

Для удобства туристов в подземных галереях Колизея и римских катакомбах установлено центральное отопление. А монахи Афона мерзнут сырыми зимами, купола церквей протекают, и плесневеет роспись „плачущих“ стен. Колонны, подпирающие величественные своды, потрескались и крошатся у оснований. Все здания протекают, крошатся, рушатся – и кажется, никому до этого нет никакого дела.

Десятки гранитно-мраморных соборов, полных бесценных музейных и духовных богатств, стоят в глуши, в отрешенном от мира одиночестве-иночестве, даже колесных дорог к ним нет, только ослиные тропы.

Это наземные катакомбы равнодушного нашего XX века!

Но есть Божий суд, возможен и справедливый суд людской.

И напрасно греческое правительство так самоуверенно в своих действиях: если в предвидении их были конференции, то вполне возможна еще одна конференция – по причине нарушения постановлений предыдущих.

Правда какое-то безбожно запоздалое движение произошло: недавно, после тридцатилетнего запрета, врата Афона приоткрылись для монахов-негреков. Но сколько поставлено рогаток… Пройти их не смогли бы даже такие отцы церкви, как Василий Великий, как не православный от рождения, и апостол Павел.

Теперь монашеская республика признается только в одном отношении: попасть на Афон даже простым туристом не так просто – нужна отдельная виза от Министерства иностранных дел. Православные ждут ее месяцами, а священнослужители никак не могут добиться. Так случилось с архиепископом Чилийским Леонтием. Ему пришлось нанимать моторную лодку и высаживаться тайно на берегу одного из греческих монастырей.

Вообще все туристы обязаны сходить только в одном порту – в Дафни, и встречают их прежде всего жандармы. Потом их встречают ослики, бездорожье, нищета и разоренье.

Весь мир облетело сообщение о том, что четыре монаха из СССР приехали жить на Афон. Им – разрешили. Какое чудо. Но это чудо не спасет Афон.

Что же делать? Неужели и дальше спокойно взирать на то, как рушатся монастырские стены, горят дома и книги, падают и калечатся на прогнивших ступенях беспомощные старики-монахи?

Не может быть, чтобы у них не нашлось заступников на земле! Для всех верующих православных Афон есть земной жребий Божьей Матери, о котором Она Сама благоизволила изречь, что он будет существовать „до скончания века“…

Кто бы и как бы ни относился к этому, но, казалось бы, скорбь и упадок Афона, его беззащитность и сама молитвенная тишина могут тронуть любое, даже самое черствое сердце.

Мы понимаем, что Греция – бедная страна, ей, может быть, не до Афона, – вот и пусть займется им Организация Объединенных Наций, ей это будет вполне под силу.

Афон должен быть под опекой и защитой международной организации.

Иначе это хорошо не кончится. Уже глядят на нас пустыми глазницами афонские окна и чернеют обгоревшие воздетые к небу развалины.

Леонтий, архиепископ Чилийский и Перуанский, А. Даров, И. Елагин, И. Ланской, Г. Месняев»