Афганский шторм

А министерству обороны работы все прибавлялось. Начали понемногу волновать банды, подучившиеся в Пакистане, они появились в восьми провинциях из двадцати семи, иногда даже отваживались принимать бой против небольших подразделений правительственных войск. Ухудшились, если не сказать, что прекратились вообще, отношения с Китаем, Ираном и Пакистаном. Долго проясняли свою позицию к Кабулу американцы, и только 1 декабря государственный секретарь Вэнс отправил в посольство в Кабуле секретную шифрограмму: «…один из возможных вариантов для нас мог бы заключаться в прекращении нашей деятельности в Афганистане, но мы считаем, что это было бы обескураживающим для его соседей и не сочеталось бы с их политикой. ДРА не просила нас укладывать чемоданы и отправляться; наоборот, она приняла нашу политику сохранения нашей заинтересованности и присутствия.

Прекращение наших усилий в Афганистане выглядело бы, как если бы мы сняли с себя ответственность, что отвечало бы одной из главных целей Советов, которая заключается в дальнейшем сокращении американского и западного влияния в Афганистане и в регионе.

Было бы не в наших интересах делать Москве такой подарок».

Интерес Соединенных Штатов в первую очередь проявлялся в финансировании и в небольших, но поставках оружия для банд, засылаемых в Афганистан. Это в свою очередь заставляло афганское руководство кроме традиционного дружеского отношения к Советскому Союзу смотреть на него и как на защитника, который поможет выстоять первое время. В мире ведь нет совершенно нейтральных государств: одни революции искали поддержку у социалистического лагеря, другие, которые мы, как правило, называли контрреволюциями, охотно брал под свое крылышко Запад. И все надеялись на лучшее завтра.

Надеялся на будущее и Тараки: народ ведь должен был понять – все, что делается в стране, это ради блага афганцев.

Глава 8 Из ВДВ – во вьючно-транспортную роту . – «Если найдет тебя это письмо ». – Оксана для Бориса . – «Манежным галопом – марш!»

31 декабря 1978 года. Узбекистан

Жизнь крутанула Бориса Ледогорова так, что сорвала резьбу и пошла вертеть вхолостую. А как сказать иначе, если встречал он Новый год в одиночестве в небольшом узбекском городке на должности командира взвода вьючно транспортной роты кавалерийского эскадрона. И слыхом не слыхивал про такое, а вот оказалось, что лазит еще по Памиру наша кавалерия и закрывает какие-то перевалы, до которых не может добраться ни авиация, ни пехота. Так что неправа пословица, будто «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут» [16] Кушка и саперный взвод были бы для Бориса благом, а здесь изучай, с какой стороны подходить к коням.

За бутылкой вина, в углу казармы, отгороженном устаревшими плакатами, провожал уходящий год бывший десантник, бывший сапер Борис Ледогоров. На кровати лежало нераспечатанное письмо от Желторотика, оно притягивало к себе. Борис ловил себя на том, что смотрит на него по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать: все не один будет.

И неожиданное письмо, и прощание со старым годом подтолкнули к воспоминаниям, к горячему соприкосновению с тем, что хотелось бы забыть, вычеркнуть из жизни и памяти.

Борис поднял письмо, пристроил его на заваленной всякой ерундой тумбочке, лег на кровать. Когда-то давным-давно, сто лет назад, летом, он лежал на нарах в палатке рядом с Леной – Желторотиком – и боялся поднять руку. А сейчас ворочайся, раскидывайся, хоть поперек кровати, пожалуйста, ты свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы…

Старший лейтенант повертелся, устраиваясь удобнее, прикрыл глаза…

«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной. Почему же и куда ты исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда…

Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.

Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права после того несчастного случая, когда на старой шине подорвался мой ученик. Ну да ты об этом знаешь – был рядом со мной в отряде «Вахта памяти». Да и в школе смотрели на меня так, словно…

Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо.

Ведь ты нас всех до слез инструктировал, чтобы не трогали ржавое железо… Сердцем пишу одно письмо, а разумом – вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, – это сон. Лена».