Афганская бессонница

Эсквайр сделал паузу, рассчитывая на подтверждение с моей стороны. Я кивнул — мне действительно не в чем было упрекнуть его лично.

— Но я не хочу, чтобы ты что-то делал в качестве личного одолжения мне, — это ясно. Что остается? Для людей, которые работают здесь, есть понятие «долг службы», и с ними такой разговор был бы вообще немыслимым. Но ты живешь там, и это многое меняет. Во всяком случае, для меня.

И здесь Бородавочник был прав. Для него правила игры еще существовали. Я в Конторе мало с кем общался, помимо него, но это были молодые волки. А он все-таки — старая школа.

— И какое будет решение? — спросил я. Я из деликатности не хотел подчеркивать, что решение должно быть принято обеими сторонами.

— Решение принимать нам обоим, — произнес за меня Эсквайр и снова вдохнул воображаемый запах со своей верхней губы. — Поживи пару дней, недельку, сколько можешь, у себя на даче, а потом мы снова встретимся. Один вариант такой. Если ты принесешь мне служебную записку с описанием подозрений, что тебя в последнее время пасут, я завизирую ее, и мы тебя законсервируем на неопределенный срок.

— А другой вариант?

— А другой вариант, тебя никогда больше не будут просить сделать работу, для которой годится и кто-то другой. Но, поскольку я часто видел тебя в делах из серии «миссия невыполнима» и поскольку ты один из тех, кому я безусловно доверяю, я смогу обратиться к тебе, если для кого-то это будет вопрос жизни или смерти. Так будет честно?

Я видел Эсквайра в разных ситуациях. Но он всегда всех переигрывает.

4. Вторая встреча с Эсквайром

В тишине возник, потом стал отчетливым ровный гул. Я открыл глаза. За окнами, на которых не было ни ставен, ни занавесок, была кромешная тьма. Электричества в Талукане не было. В нашем гостевом доме с наступлением темноты на несколько часов запустили движок, но потом выключили. На улицах, как мы успели заметить, между редкими уличными фонарями даже не осталось проводов. Шум усилился, не оставляя сомнений: над нашим домом пролетал вертолет. А Дед Мороз уверял меня, что у них вертолетам запрещено летать даже днем в условиях плохой видимости!

Я с сожалением снова закутал голову в капюшон куртки. Я надеялся, что за окнами уже посерело и мне не придется пытаться добиться хотя бы точечного отключения.

…Так вот, мы виделись с Эсквайром в среду. Пока меня везли на дачу на служебной машине — теперь у Конторы были не «Волги», а «Вольво» — я успел пожалеть, что не воспользовался ситуацией и не поблагодарил его сразу за благородное согласие отпустить меня на волю.

Когда мы встречаемся с мамой, я как будто попадаю в кокон. Время прекращает свое действие. Мы не виделись пару лет, но как будто я никуда не уезжал и мы расстались только утром. Вторая особенность — вот я вошел в эту дверь, а в следующую минуту я уже выходил из нее. А на самом деле между этими двумя моментами проходили дни, иногда неделя. Но на этот раз отсчет времени все же был.

Итак, в среду я жалел, что не вышел из игры сразу. В четверг я укрепился в этом мнении и решил на следующий день позвонить Эсквайру. В пятницу утром его мобильный не отвечал, наверное, он был на очередном совещании. Днем я позвонил его помощнику — Бородавочника на месте не было. А к вечеру я уже не был так уверен в своем решении. Эсквайр говорил о вопросе жизни и смерти. Что — он имел в виду, что сейчас был как раз такой случай? Короче, перезванивать ему я не стал.

В выходные я Эсквайра решил не тревожить. Это из-за границы, во время операции мне приходилось нажимать пожарную кнопку, зная, что его поднимут из постели немедленно по получении моего сигнала тревоги, хоть в четыре утра. Будучи в Москве, я признавал его право на личную жизнь. В субботу я думал, не будет ли мне скучно, если моя жизнь ограничится ее видимой и публичной стороной. Конечно, мне больше не придется вести двойную жизнь, врать Джессике, Бобби и всем остальным близким. Но готов ли я сойти с адреналина?

Еще я думал о ловкости, с которой Бородавочник провел разговор со мной. Сначала жесткость: «Ты знаешь, что я скажу, так что к чему продолжать разговор?» Потом апеллировал к моей сознательности: что, мы, отличники, должны оставить эту страну хищникам и троечникам? А потом вдруг сдал позиции: я тебя понимаю и хорошо к тебе отношусь, так что любое твое решение приму. Он знает, что благородство провоцирует благородство. Хитрый черт! Не исключено, что он всю пятницу бегал от меня, рассчитав, что в этот день я буду склонен принять другое решение.