Афган, снова Афган…

Наконец дошла очередь до меня. Санитар записал в какую-то обтрепанную тетрадку мои данные. Доктор бегло осмотрел меня, вколол пару уколов, вполголоса бросил санитару:

— Этого надо оперировать… Перевязать… Готовить к эвакуации…

— Что-то серьезное? — заплетающимся языком спросил я доктора.

Он мельком взглянул на меня и скороговоркой сказал:

— Все в норме… Кости, кажется, целы… Хотя нужен рентген… — и санитару: — Давайте следующего!

Я примостился неподалеку от входа на каком-то тряпье, чувствуя, как мне становится все лучше и лучше.

В голове постепенно прояснялось. Я прислушивался к своим ощущениям: правое ухо не слышит„в левом — тонкий постоянный свист. Ну, это ясно: контузия. По идее, должно пройти. Левая рука онемела, болит, но пальцы шевелятся. Тут тоже как будто ясно: два ранения. Одно касательное, другое сквозное. Но кости целы, значит, зарастет. А вот что в боку? Ранение слепое. Пуля там, внутри. Болит сильно, хотя… вроде бы утихает. Это, наверное, действие уколов.

В углу я заметил Сашу Звезденкова. Он был чисто перевязан и выглядел заметно веселее, чем возле дворца.

— Орел! Ты, что ли? И ты здесь! — воскликнул Саша. — Что у тебя? Жив? Я тебя и не узнал. Во, раскрасили! Курить будешь?

Я кивнул. Саша прикурил сигарету, сунул мне в губы. Я с удовольствием затянулся.

— А у меня вроде бы все в порядке! Укол всадили, чувствую себя нормально! А то что-то мне совсем плохо было: думал, концы отдаю… Ан нет! Оклемался! Меня там (он кивнул в сторону дворца) Титыч подобрал…

— Титыч жив?

— Да жив, жив! Слушай, ты, наверное, пить хочешь? А тебе можно?

— Можно…

— Сейчас раздобудем!

Он притащил откуда-то кружку воды.

В лазарете началось какое-то шевеление. К нам с Сашей подошел санитар.

— Товарищи офицеры, давайте я помогу выйти: там машина пришла, вас повезут в госпиталь.

Черт возьми! Уезжать куда-то мне совсем не хотелось. Голова была ясная, раны чуть саднили, но не так уж сильно. Все ребята остаются здесь, мы вроде бы победили, а тут — уезжать!

— Старик, а может быть, останемся? — обратился я к Саше. — Я себя вроде неплохо чувствую… Обидно уезжать…

— Да я сам об этом думал! — отозвался он. — Но как?

— Давай выйдем на улицу, будто к машине, а сами смоемся… — предложил я.

Саша помог мне подняться, и мы потихоньку двинулись к дверям. Метрах в десяти от входа стоял крытый брезентом грузовик, куда санитары уже загружали тяжелораненых (или убитых?). Мы с Сашей свернули за угол и поковыляли к нашей комнате.

Сейчас придем к себе, ляжем на свои места, отдохнем немного. А там и наши все подойдут. И утро встретим все вместе, как пожелал нам перед боем Бояринов. А там можно и в госпиталь! Мы поднялись на ступеньки, прошли по засыпанному гравием коридору, отодвинули плащ-палатку, зашли в нашу комнату… и не узнали ее. Там все было перевернуто вверх дном. Все койки от окон отодвинуты, матрасы валялись на полу. На них сидели и ели что-то из консервных банок солдаты «мусульманского батальона». Я вспомнил, что перед боем оставил у себя под матрацем подмышечную кобуру, которую купил еще летом в дукане на Зеленом рынке. Кобура была очень удобная и мягкая — не в пример нашим штатным! Но где теперь моя койка? И кобура, конечно же, пропала… Ну и бог с ней! Главное — жив!

— Вот они где! — послышался сзади возбужденный голос. — А я смотрю, вроде бы за угол свернули, а они тут… Товарищи офицеры, ну что же вы… Вам надо в госпиталь, пойдемте! Не драться же с вами…

На пороге стояли солдат-санитар и молодой лейтенант из «мусульманского батальона». Они подхватили нас под руки и повели к грузовику.

Грузовик уже был полностью загружен. Ближе к кабине на металлическом полу лежали убитые и тяжелораненые. Остальные сидели, привалившись к бортам, друг к другу. Нас с Сашей подсадили, закрыли за нами борт. В кузов вскочили два солдата из «мусульманского батальона».

Из их разговора я понял, что мы едем в наше посольство и что нас прикрывать будут две БМП — одна впереди, одна сзади.

Солдаты в кузове взяли автоматы наизготовку.

— Могут обстрелять! — пояснил один из них. — Еще стреляют!

Я вытащил из куртки свой пистолет, попытался передернуть затвор, но левая рука плохо слушалась.

— Давайте я помогу, — сказал солдат. Он дернул затвор, загнал патрон в патронник и передал мне пистолет.

— У меня теперь такой же есть! — похвастался он. — Мне командир подарил за храбрость! Во! Трофейный!

И он вытащил из-за пояса ПМ, покрутил его, снова сунул за пояс.

Машина тронулась. В это время вдруг откуда-то появился наш Титыч. Он увидел меня и Сашу, сидящих у заднего борта, и закричал:

— Саша! Валера! Ребята! Что врачи сказали?

Машина, переваливаясь на колдобинах, поехала, а Титыч бежал за нами, размахивал руками, и кричал:

— Ребята! Саша! Валера!

А мы с Сашкой, не сговариваясь, закричали:

— Титыч! Забери нас! Оставь нас здесь!

Машина сильно сбавила ход, и Титыч подбежал к самому борту.

— Валера, что с рукой? — испуганно спросил он, увидев мою забинтованную левую руку.

— Титыч, оставь нас здесь, у меня правая рука в порядке, стрелять могу! — кричал я, размахивая пистолетом, зажатым в руке.