Афган, снова Афган…

БМП действительно наехала на бойца группы «А» Сергея Кувылина. Гусеница прошла прямо по его стопе. Но Сереге повезло: его стопа плашмя попала в какую-то выбоину в бетонке, и гусеница БМП только сильно прижала ногу. Спасительную роль сыграл и совершенно новый, еще не разношенный ботинок, жесткая подошва которого смягчила давление многотонной машины. Потом мы вместе с Серегой лежали в госпитале. Кроме травмы ноги врачи поставили диагноз: сильный ушиб. Серега, как и все мы, был здорово посечен осколками от гранат…

А я, как завороженный, смотрел на ствол БМП.

Что делать? Может, стрельнуть по нему? Да нет, нельзя… Так еще хуже будет. Да и что толку стрелять: этой дуре мой автомат — как слону дробина!

Но вот ствол БМП качнулся, поднялся чуть выше. Грохнул выстрел. Снаряд прошел у нас над головой и, ударившись о стену дворца, высек пламя, кучу искр и облако белой пыли. БМП попятилась назад, чуть развернулась и стала методично бить по дворцу.

И тут грохот боя перекрыл чей-то знакомый тенорок:

— Мужики! Вперед!

Это был Бояринов! Старый вояка, Григорий Иванович почувствовал какой-то сбой в действиях обороняющихся. Действительно, ответный огонь стал менее интенсивным.

— Володька, слышал? Это Бояринов! Пошли! — крикнул я.

Какой-то непонятный восторг переполнил меня, даже слезы навернулись на глаза. Вот Григорий Иванович — сколько ему уже лет! — ведь мог бы сидеть себе в нашей казарме и через бинокль наблюдать поле боя… Давать по рации команды… Или вообще, сидел бы сейчас в Москве. На телефоне. Позванивал бы в Центр. Как, мол, там дела? Не могу ли чем помочь? Так нет же! Он прилетел сюда, он вместе с нами! Вот это действительно командир!

Я высунулся из-за парапета, дал напоследок перед броском длинную очередь, но вдруг ощутил сильный удар по кисти левой руки, которая тут же подвернулась в локте. Автомат дернуло влево, и больно ударило прикладом в плечо. Такое впечатление, что у меня в автомате разорвался патрон. Я по инерции жал на курок, но автомат не стрелял… Нырнул под парапет, лег на бок, стал дергать затвор — ни туда, ни сюда. И тут я увидел, что мой автомат согнут! Затвор заклинило начисто! Занемела левая рука. Взглянул: кисть в крови. Пощупал пальцами правой. Ух ты! Ребро ладони развернуто надвое! Интересно, а почему не болит? Сообразил: наверное, пуля скользнула по левой руке, которая была на цевье, и ударила в корпус автомата. Вот его и заклинило. А куда же пуля делась? Рикошетом прошла около лица? Наверное… Так… А что же мне делать без оружия? У меня есть пистолет, вспомнил я, и тут же мысленно чертыхнулся: при таком раскладе этот пугач ни на что не годен! Разве только застрелиться, если операция не удастся!

А тем временем Володя Быковский успел проскочить в подъезд и заметался там, не зная, куда идти. Там начали скапливаться наши ребята. Рядом оказался Григорий Иванович. Он был все в той же летной кожаной куртке, на голове каска, в руке — автоматический пистолет Стечкина.

— Наверх, мужики! Наверх надо! И зачищать коридоры здесь, на первом этаже! — крикнул он.

Вдруг что-то загудело совсем рядом, в углу загорелась красная лампочка. Лифт! Опускается вниз!

Не сговариваясь, Володька и Григорий Иванович подскочили к лифту и стали по краям. Двери распахнулись, на полу кабины в углу на корточках сидел афганец в форме офицера-гвардейца и обеими руками держался за голову. Володька успел рассмотреть, что в правой руке у афганца зажат пистолет. Афганец вскинул голову и вытянул вперед руку с пистолетом. В это время Бояринов с двух рук влепил в него очередь из «Стечкина». Двери лифта захлопнулись…

— Ты не зевай! Тут или он — тебя, или ты — его! Ну, что стал, пошли! — сказал хриплым голосом Григорий Иванович, утирая левой рукой с лица пот, перемешанный с кровью. Все лицо у него было покрыто мелкими ранками: следы от осколков гранат и гранитной крошки.

Они стали подниматься по лестнице на второй этаж…

Я осмотрелся вокруг. Рядом, среди неразорвавшихся гранат и каких-то камней, лежал «мусульманин». По виду — убитый. Из-под руки торчал приклад автомата. Я потянул правой рукой за приклад, выдернул автомат из-под неподвижного тела. Пошевелил пальцами левой руки. Двигаются. И боли вроде особой нет. Только локоть ноет: видно, удар сильный был… А вся кисть в липкой крови. Я вытер руку о штанину, осмотрелся: Володьки возле меня уже не было. Надо идти!

На четвереньках я стал пробираться вдоль парапета и наткнулся на Сашу Звезденкова. Он сидел, прислонившись спиной к каменной кладке, вытянув длинные ноги. Все лицо в крови.

— Эй, москвич! Жив?

— А… Орел! Зацепило меня… — В голосе у Сашки было столько обреченности, что мне стало не по себе.

— Куда? В голову? Сильно?

— Не знаю… И в лицо, и в руку… Перевяжи… Тошнит…

Рукав у него был черный от крови. Тошнота — это от потери крови, от болевого шока… Выдернул индивидуальный пакет из верхнего кармана куртки, надорвал обертку. Где рана? Где перевязывать? Темно, ни черта не видать! Схватился за липкую от крови раненую руку и быстро пальцами прощупал… Ага, вот вроде бы дырка! И кровь идет…

— Здесь, что ли?