Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой

Поэтому национал-социализм зиждется на том, что ни одно гау, ни одна должность в государственном или партийном аппарате не может передаваться по наследству».

Вся жизнь в Германии после 1933 года была подчинена подготовке к войне. Гитлер неоднократно повторял, что строй Германии отныне — «это порядок в укрепленном лагере». Он призывал: «Во всех тех случаях, где дело идет о разрешении на первый взгляд невыполнимых задач, прежде всего нужно сосредоточить все внимание народа на этом одном вопросе, и сделать это с такой силой, как если бы от этого зависела вся судьба народа».

Сущность тоталитарного государства Гитлер определил в книге «Моя борьба» следующим образом: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будет регулироваться партией, представляющей всю общность. Не будет больше никакой «самодеятельности», не будет никаких свободных пространств, где индивидуум принадлежал бы сам себе... Время личного счастья кончилось». Этим он и занимался вплоть до 1945 года. И сделал так, что «время личного счастья» для немцев действительно кончилось не на годы, а на десятилетия.

4 сентября 1934 года Гитлер заявил на съезде национал-социалистической партии в Нюрнберге: «Немецкий порядок жизни бесспорно предопределен на тысячу лет». Существовать «тысячелетнему Рейху» оставалось 10 лет 8 месяцев и 4 дня.

Согласно широко распространенному мнению, тотальное огосударствление сначала политической, а затем общественной, культурной и экономической жизни привело к тому, что коррупция в Германии должна была существенно вырасти. По утверждению бывшего бургомистра Данцига Германа Раушнинга, пламенного сторонника Гитлера, позднее ставшего одним из самых его непримиримых врагов, в оправдание коррупции в нацистской верхушке после прихода к власти фюрер говорил: «Когда мы делаем Германию великой, у нас есть право подумать и о себе». Однако следует заметить, что книга Раушнинга, изданная в Лондоне в 1940 году, в разгар Второй мировой войны, — источник ненадежный. Ее автор вполне искренне ненавидел Гитлера и былых соратников по НСДАП и в целях военной пропаганды вполне мог вложить в уста фюрера дискредитирующие нацистов слова, которые тот в действительности никогда не произносил. Подтвердить или опровергнуть сообщаемое Раушнингом не представляется возможным, поскольку на деликатные темы они беседовали с Гитлером (если беседовали) тет-а-тет.

Однако схожие довольно снисходительные сентенции о коррупции, которую фюрер вполне прагматически рассматривал как неизбежное зло, содержатся не только в мемуарах Раушнинга, но и во вполне аутентичных «Застольных разговорах» Гитлера. Так, 1 августа 1941 года он заявил в «Вольфшанце» (ставка вблизи Растенбурга в Восточной Пруссии): «От меня постоянно требуют, чтобы я сказал похвальное слово бюрократии. Но я не могу этого сделать.

Разумеется, в нашем аппарате работают чистые, неподкупные чиновники, аккуратные и очень педантичные. Но аппарат слишком заорганизован, и штаты кое-где чрезмерно раздуты. И еще: никого не интересует конечный результат, никто не хочет получить под свое начало определенный участок работы и отвечать только за него, все зависят друг от друга... Они вечно цепляются за свои кресла. За исключением одного рода войск, сухопутных, у нас в вермахте больше самостоятельности и меньше казенщины, чем в гражданских учреждениях! И это при мизерных окладах военных.

А этот идефикс: законодательство может быть лишь единым для всей территории Рейха. А почему бы не разработать проект указа лишь для части Рейха? Но для них, бюрократов, единство Рейха осуществляется по принципу: лучше плохой закон, но для всей территории, чем хороший, но не для всей территории страны. Главное, чтобы руководство было в курсе деятельности аппарата и держало в своих руках все нити.

В вермахте высшая награда полагается тем, кто вопреки приказу, по собственному разумению, своими решительными действиями спас положение. В гражданском же аппарате любое нарушение предписаний может стоить головы всем без исключения. Поэтому чиновникам не хватает мужества взять на себя всю ответственность.

Радует лишь то, что под нашей властью (в ходе этой войны) постепенно оказался целый континент. И уже из-за разного положения солнца над разными его частями невозможно никакое «единообразие». Мы вынуждены управлять округами размерами от 300 до 500 километров, имея в распоряжении лишь небольшую кучку людей. Естественно, полиция вынуждена там свободно применять оружие. Люди партии сделают все как надо.