Попытка самоубийства Евы все-таки повлияла на Гитлера, и он стал уделять ей немного больше внимания. 9 августа 1935 года Ева и ее сестра Гретль переехали в отдельную трехкомнатную квартиру на Виденмайерштрассе, которую для них приобрел Гитлер. Там фюрер стал гораздо чаще навещать любимую женщину. Приезжал он обычно очень поздно, только покончив с делами. Никакого инкогнито соблюсти не было возможности. Ведь из соображений безопасности во время этих визитов полиция оцепляла весь квартал. Тем временем Фриц Браун 7 сентября 1935 года осмелился написать фюреру письмо, в котором просил «вернуть заблудшую овцу в лоно семьи». Он просил Хоффмана передать письмо лично Гитлеру. Однако Хоффман на всякий случай показал это письмо Еве, и та разорвала отцовское послание на мелкие кусочки. Фрицу Брауну же Хоффман просто сказал, что Гитлер не стал отвечать на письмо.
После прихода к власти Гитлер, как подобает канцлеру, устраивал светские приемы, куда допускались дамы из высшего света и мира культуры. Однако приглашения удостаивались лишь замужние женщины и преимущественно — вместе с мужьями. Поведение Гитлера на этих приемах описал Шпеер: «В отношениях с этими женщинами Гитлер вел себя как ученик танцкласса на выпускном балу. Здесь проявлялось робкое старание ничего не напутать, раздать должное число комплиментов, на австрийский манер припасть к ручке при встрече и прощании. По завершении приема он еще некоторое время в узком кругу восхищался дамами, приглашенными на вечер, но больше фигурой, чем умом или шармом». По словам Шпеера, году в 1935-м эти приемы с участием дам прекратились. Возможно, это было как-то связано с развитием романа с Евой Браун. Лишь в 1939 году ей выделили спальню в берлинской квартире Гитлера, рядом с его спальней, причем окна выходили во двор.
Ева Браун допускалась на обеды лишь в альпийскую резиденцию Гитлера «Бергхоф», а не в рейхсканцелярию. Обычный день фюрера в «Бергхофе» описал Шпеер: «Обычно Гитлер появлялся поздно, часам к одиннадцати, и принимал первые решения. День у него начинался с продолжительного обеда... Гитлер избирал себе соседку по столу, тогда как привилегия вести к столу Еву Браун, неизменно сидевшую по левую руку от Гитлера, примерно с 1938 года была раз и навсегда предоставлена Борману, что однозначно доказывало его доминирующее положение при дворе. Столовая представляла собой то смешение художественного деревенского стиля и городской элегантности, какое часто можно обнаружить в загородных домах богатых горожан. Стены и потолок были обшиты светлой лиственницей, кресла обтянуты алым сафьяном. Посуда — простая, белая. Серебро — с монограммой Гитлера... Готовили здесь, как на хорошей бюргерской кухне: суп, одно мясное блюдо, десерт, а ко всему — фахенгская минеральная или бутылочное вино; подавали слуги в белых перчатках и черных брюках, сплошь члены лейб-штандарта СС. За длинным столом размещалось человек двадцать, но именно из-за длины стола разговор не возникал. Гитлер сидел посредине, напротив окна. Он вел разговор с кем-либо из приглашенных, выбирая каждый день нового собеседника, либо со своими соседками по столу». После обеда гости полчаса шли пешком в «чайный домик».
«Чайную церемонию» подробно описал Шпеер, один из немногих лиц, на нее допускавшихся. Из этого описания хорошо виден внутренний мир Гитлера и характер его отношения к прекрасному полу. «Чайный домик» был воздвигнут на одном из излюбленных мест Гитлера с видом на Берхтесгаденскую долину. Общество всякий раз в одних и тех же выражениях восторгалось живописной панорамой. Гитлер в одних и тех же выражениях изъявлял полное согласие. Сам «чайный домик» состоял из круглой залы, метров восемь в диаметре, довольно уютной, с окном, поделенным на маленькие фасеты, и с камином на противоположной внутренней стене. Гости рассаживались в удобных креслах вокруг стола. Ева Браун и кто-нибудь из дам, как обычно, возле Гитлера... Гостям, смотря по желанию, передавали кофе, чай или шоколад, различные виды тортов, пирожные, печенье, после чего — спиртные напитки. Здесь за чайным столом Гитлер с особой охотой пускался в бесконечные монологи, темы которых по большей части были знакомы обществу и которые оно слушало с напускным вниманием. Порой Гитлер и сам задремывал в ходе собственного монолога, общество же продолжало беседу шепотом, надеясь, что Гитлер вовремя проснется к ужину. Словом, здесь все были свои.