Адольф Гитлер. Том 1

В этих наблюдениях встречаешь, в контурном виде, то странное явление, что уже многократно засвидетельствовано, когда речь идёт о молодом Гитлере, — с явной силой воздействия и уверенный в себе в своём риторическом раже и одновременно беспомощный в личном разговоре. По его собственному признанию, свою первую незабываемую победу по убеждению словом он одержал, бурно возражая своему оппоненту, — не мог не ответить на вызов, когда «один из участников посчитал, что надо вступиться за евреев». И вот историк фон Мюллер обращает внимание капитана Майра на этот природный ораторский талант, открытый им среди своих слушателей; затем Гитлера направляют в качестве «доверенного лица» в один из мюнхенских полков. Вскоре после этого его фамилия появляется под номером 17 в одном из списков личного состава так называемой команды по проверке лагеря-пропускника Лехфельд: «Пех. Гитлер Адольф, 2-й пех. полк, ликвидационный отдел». У команды было задание вести среди возвращающихся из плена солдат пропаганду в национальном, антимарксистском духе, одновременно она должна была быть для входящих в неё лиц «практическими курсами по подготовке ораторов и агитаторов»[271].

На этом фоне, в бараках и сторожевых помещениях лагеря Лехфельд, и накапливал Гитлер свой первый ораторский и психологический опыт, здесь он учился так наполнять изначальный материал своих маниакальных мировоззренческих идей актуальным содержанием, чтобы его основные положения казались неопровержимо подтверждёнными, а текущие политические события обретали видимость судьбоносного масштаба. И те черты оппортунизма, которые придадут твердолобости национал-социалистической идеологии столь своеобразный характер беспринципности, тоже не в последнюю очередь имели своим истоком неуверенность начинающего оратора, которому приходилось опробовать на публике эффективность своей одержимости и искать для своих экзальтированных мыслей гарантирующие отклик формулировки. «Эта тема особенно разжигала интерес участников, что можно было прочитать по их лицам», — говорится одном из свидетельств очевидца выступлений Гитлера в лагере. На глубокое и агрессивное чувство разочарованности у возвращающихся из плена солдат, увидевших себя после лет войны обманутыми во всём, что придавало вес и величие их молодости, и предъявлявших теперь свой счёт за весь оказавшийся никому не нужным героизм, за все многочисленные упущенные победы и за свою абсурдную веру, Гитлер отвечал первыми чётко очерченными представлениями о враге. В фокусе его ораторских упражнений, чьими наиболее выдающимися признаками, по отзывам, были «популярность выступления», «легко доступная манера» изложения и страстный «фанатизм», находились поэтому нападки на ту группу, которую он после, используя ставшее народным выражение, назовёт «ноябрьскими преступниками», а также безудержные обличения «версальского позора» и пагубного «интернационализма» — все это растолковывалось и обосновывалось закулисными махинациями некоего «всемирного еврейеко-марксистского заговора»[272].

Уже здесь проявилась его способность без всякого интеллигентского стеснения валить в одну кучу обрывки мыслей из где-то читанного и лишь наполовину усвоенного. Так, темой одного из его докладов в Лехфельде — в «прекрасном, понятном и темпераментном» исполнении — послужили связи между капитализмом и еврейством, о чём он только вчера узнал из лекции Готфрида Федерал. Для его мыслительной хватки были одинаково характерны насилие и упорство. В какой мере отдельные элементы его убеждений обрели уже в это время свой окончательный вид, не претерпев потом изменений вплоть до мира подземного бункера, доказывает первое сохранившееся письменное высказывание Гитлера по конкретному политическому вопросу — его письмо «Об опасности, которую представляет еврейство для нашего народа». Бывшее «доверенное лицо» мюнхенской войсковой команды, некий Адольф Гемлих из Ульма, попросил капитана Майра прояснить позицию по этому вопросу, а Майр переадресовал это письмо вместе с сопроводительной запиской, содержавшей необычное в рамках военной субординации обращение «Глубокоуважаемый господин Гитлер», для ответа своему сотруднику. И Гитлер дал подробное обоснование своего неприятия эмоционального антисемитизма, который, считает он, главным образом может опираться только на случайные личные впечатления, в то время как антисемитизм, претендующий на то, чтобы стать политическим движением, должен основываться на «знании фактов»[273]: