Адольф

Начинало разсвтать. Я уже различалъ предметы. Я узналъ, что я былъ довольно далеко отъ жилища Элеоноры. Я представлялъ себ ея безпокойство и спшилъ возвратиться къ ней, по возможности силъ моихъ утомленныхъ: дорогою встртилъ я человка верхомъ, посланнаго ею отыскивать меня, Онъ сказалъ мн, что она уже двнадцать часовъ въ живйшемъ страх, что, създивъ въ Варшаву, объздивъ вс окрестности, возвратилась она домой въ тоск неизъяснимой, и что жители ея разосланы по всмъ сторонамъ искать меня. Этотъ разсказъ исполнилъ меня тотчасъ нетерпніемъ довольно тяжкимъ. Мн стало досадно, видя себя подверженнаго Элеонорою надзору докучному. Напрасно твердилъ я себ, что любовь ея одна виною тому; но не самая ли эта любовь была виною сего моего несчастія? Однако же я усплъ одолть сіе чувство, въ которомъ упрекалъ себя. Я зналъ, что она страшится и страдаетъ. Я слъ на лошадь. Я проскакалъ поспшно разстояніе, насъ раздлявшее. Она приняла меня съ восторгами радости. Я былъ умиленъ ея нжностью. Разговоръ нашъ не былъ продолжителенъ, потому что она помнила, что мн нужно отдохновеніе: и я оставилъ ее, по крайней мр на этотъ разъ ничего не сказавъ прискорбнаго для сердца ея.

Глава осьмая

На другой день всталъ я, преслдуемый мыслями, волновавшими меня наканун. Волненіе мое усиливалось въ слдующіе дни: Элеонора тщетно хотла проникнуть причину онаго. На ея стремительные вопросы я отвчалъ принужденно односложными словами. Я, такъ сказать, хотлъ закалить себя противъ ея увщеваній, зная, что за моею откровенностью послдуетъ скорбь ея, и что ея скорбь наложитъ на меня новое притворство.

Безпокойная и удивленная, она прибгла къ одной своей пріятельниц, чтобы развдать тайну, въ которой она меня обвиняла: алкая сама себя обманывать, искала она событія тамъ, гд было одно чувство. Сія пріятельница говорила мн о моемъ своенравіи, объ усиліяхъ, съ коими отвращалъ я всякую мысль о продолжительной связи, о моей непостижимой жажд разрыва и одиночества. Долго слушалъ я ее въ молчаніи; до той поры я еще никому не сказывалъ, что уже не люблю Элеонори: языкъ мой отказывался отъ сего признанія, которое казалось мн предательствомъ. Я хотлъ однакоже оправдать себя; я разсказалъ повсть свою съ осторожностью, говорилъ съ большими похвалами объ Элеонор, признавался въ неосновательности поведенія моего, приписывая ее затруднительности нашего положенія, и не позволялъ себ промолвить слово, которое ясно показало бы, что истинная затруднительность съ моей стороны заключается въ отсутствіи любви. Женщина, слушавшая меня, была растрогана моимъ разсказомъ: она видла великодушіе въ томъ, что я называлъ суровостью; т же объясненія, которыя приводили въ изступленіе страстную Элеонору, вливали убжденіе въ умъ безпристрастной ея пріятельницы. Такъ легко быть справедливымъ, когда бываешь безкорыстнымъ. Кто бы вы ни были, не поручайте никогда другому выгодъ вашего сердца! Сердце одно можетъ быть ходатаемъ въ своей тяжб. Оно одно измряетъ язвы свои; всякій посредникъ становится судіею; онъ слдуетъ, онъ мирволить, онъ понимаетъ равнодушіе, онъ допускаетъ возможность его, признаетъ неизбжность его, и равнодушіе находитъ себя чрезъ это, къ чрезвычайному удивленію своему, законнымъ въ собственныхъ глазахъ своихъ. Упреки Элеоноры убдили меня, что я былъ виновевъ: я узналъ отъ той, которая думала быть защитницею ея, что я только несчастливъ. Я завлеченъ былъ до полнаго признанія въ чувствахъ моихъ; я согласился, что питаю къ Элеонор преданность, сочувствіе, состраданіе: но прибавилъ, что любовь не была нимало участницею въ обязанностяхъ, которыя я возлагалъ на себя. Сія истина, досел заключенная въ коемъ сердц и повданная Элеонор, единственно посреди смущенія и гнва, облеклась въ собственныхъ глазахъ моихъ большою дйствительностью и силою именно потому, что другой сталъ ея хранителемъ. Шагъ большой, шагъ безвозвратный проложенъ, когда мы раскрываемъ вдругъ передъ взорами третьяго изгибы сокровенные сердечной связи; свтъ, проникающій въ сіе святилище, свидтельствуетъ и довершаетъ разрушенія, которыя тьма окружала своими мраками: такъ тла, заключенныя въ гробахъ, сохраняютъ часто свой первобытный образъ, пока воздухъ вншній не коснется ихъ и не обратитъ въ прахъ.

Пріятельница Элеоноры меня оставила: не знаю какой отчетъ отдала она ей о нашемъ разговор; но, подходя къ гостиной, услышалъ я голосъ Элеоноры, говорящій съ большою живостью. Увидя меня, она замолчала. Вскор развертывала она подъ различными измненіями понятія общія, которыя были ничто иное, какъ нападенія частныя. Ничего нтъ странне, говорила она, усердія нкоторыхъ пріязней: есть люди, которые торопятся быть ходатаями вашими, чтобы удобне отказаться отъ вашей пользы: они называютъ это привязанностью; я предпочла бы ненависть. Я легко понялъ, что пріятельница Элеоноры была защитницею моею противъ нея, и раздражила ее, не находя меня довольно виновнымъ. Я такимъ образомъ былъ въ нкоторомъ сочувствіи съ другимъ противъ Элеоноры: это между сердцами нашими была новая преграда.