Он не мог, как его дед, весело гаркнуть гребцам: «Навались!» Он не мог, как его дед, крикнуть при виде неизвестного острова: «Земля!» Он не мог, как его отец, дед, прадеды прошептать в трудный миг: «Спаси, Господи, люди твоя!» Он был русский с онемевшей русской душой. Русский… Именно по ее зову он прилетел в Петербург, отпросившись со своей ответственной работы на пару выходных дней. Поездка влетела, конечно, в копеечку, что для него, многодетного отца, чувствительно…
Но летел, вопреки всем пересудам и предрассудкам. Поклонился крестам деда и прадеда, их земле, их городу, всем, кому дорога память о российском командоре и кто пытается ее спасти от тлена.
Однако мне надо было о стольком еще рассказать, о стольком его расспросить, и он, я это чувствовал, отвечал бы весьма откровенно, но между нами стоял проклятый языковой барьер, в котором мы пробивали лишь отдельные бреши. И сваи этого барьера уходили в разломный, раскольный семнадцатый год.
В том роковом году с матросской пулей, пойманной в плечо офицерской шинели, и решилась судьба древнего рода. В Вилькицкого стреляли матросы февральского Кронштадта.
За что?
А за то, что носил флигель-адъютантский аксельбант, за то, что делил трапезы с принцессами. Скорее всего тому, кто стрелял, и это было безразлично. Просто маячил перед ним офицер, капитан 1-го ранга. Классовый, как ему внушили, враг.
Вилькицкому повезло - стрелок промахнулся. Потом в него стреляли много раз из револьверов, пулеметов и даже пушек - вдогон уходящему из Архангельска на чужбину ледоколу. Но не зря про него говорили - заговоренный.
Уцелел…
Род Вилькицкого пустил на новой почве свои побеги. В 1976 году Петер назвал новорожденного сына Борисом. Мальчик вырос и служит в бундесвере по контракту. Рядовой Борис Вилькицки, правнук русского адмирала… И в этом продолжение все того же семнадцатого года, пропахавшего Россию незарастающей бороздой.
Ну что же, поделили мы с Германией славный род. Так воздадим же должное памяти российского Колумба, помянем его и там, и тут.
А все же сделать из нас манкуртов, Иванов, родства не помнящих, так и не сумели. Помнили и Вилькицкого даже в самые запретные на дальнозоркую память годы.
Вот и начальник Главного гидрографического управления ВМФ СССР, дальний преемник генерала Андрея Вилькицкого, контр-адмирал Юрий Жеглов еще при Андропове на свой страх и риск отрядил матросов привести в порядок могилу «царского генерала» Андрея Вилькицкого на Смоленском кладбище.
Вот и на мыс Могильный выбрались доброхоты, перезахоронили останки лейтенанта Жохова и кочегара Ладоничева подальше от опасного оползня.
Вот и большой рыболовецкий траулер наречен «Пролив Вилькицкого»; пусть и не прямо назван в честь Бориса Андреевича, а все же носит на борту славную фамилию.
И когда Петер прочитал эти бронзовые литеры на скуле большого морского судна, думаю, что ясны они ему были без перевода. БМРТ «Пролив Вилькицкого» стоял в старинном петровском доке Кронштадтского порта, и капитан траулера Юрий Серегин принял внука Вилькицкого как самого дорогого гостя. В кают-компании был накрыт подобающий случаю стол. А потом Серегин вручил Петеру увесистый том - «Атлас океанов», в нем имена его предков не раз повторялись в названиях островов, мысов, проливов.
Примечательно, что в нынешнее безденежное время руководство «Ленэнерго», далекое от арктических походов, сумело выкроить небольшую сумму на мемориальную доску полярным первопроходцам. После почти семилетних проволочек и согласований доску все же прикрепили к стене дома №96, где жили отец и сын Вилькицкие, на Екатерининском канале.
Кстати, об этом доме. Улетая в родной Бонн, Петер поведал о семейном предании: в семнадцатом году, опасаясь очередного обыска, Борис Вилькицкий замуровал в стену отцовской квартиры свой золотой наградной кортик.
И это оружие, и прах командора, и его имя отныне навечно пребудут в морской столице России.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Один из лучших писателей двадцатого века лауреат нобелевской премии Иван Алексеевич Бунин нашел для адмирала Колчака едва ли не самые проникновенные слова: