Адмирал Ушаков

Эта фраза так подходила к их положению! Да, будет по-прежнему! Не счастье, а только какие-то крохи счастья!..

XXI

Адмирал Ушаков сам допрашивал турка, который на кирлангиче попал в плен в Анапе.

Турецкие корабли снова появились на Черном море: турки все еще не теряли надежды посчитаться с Севастопольским флотом.

Уже десять дней тому назад Ушаков получил донесение о том, что береговые посты видели пятьдесят неприятельских судов, проходивших мимо мыса Айя.

Противные западные и юго-западные ветры не позволяли Ушакову тогда же выйти в море. Кроме того, задерживал ремонт «Иоанна Предтечи», переделанного из взятого у турок «Мелехи Бахри».

А теперь все приготовления были окончены, и этот пленный турок оказался как нельзя более кстати.

Капудан-паша отправил своего чауша⁶⁶ за фруктами и овощами на берег.

Чауш пристал в Анапе, не зная, что она уже две недели тому назад занята русскими войсками.

Главнокомандующий Южной армией генерал-аншеф Каховский допросил пленного и немедленно отправил его в Севастополь к Ушакову.

И вместо свежего винограда, лука и перца для своего капудана чауш доставил русскому адмиралу свежие известия о турецком флоте.

Перед Ушаковым стоял пожилой флегматичный турок и с бесстрастным видом, но довольно охотно отвечал на все вопросы адмирала, которые переводил ему Егор Метакса.

— Значит, у турок не пятьдесят, а шестьдесят судов? — переспросил Федор Федорович.

— Да, и в том числе восемнадцать больших линейных кораблей и пятнадцать фрегатов, — ответил Метакса. — Султан выставил против нас всю свою морскую силу, — лучших, опытных моряков. На судах есть иностранные офицеры, на пашинском — три англичанина. Флот собрался в Варне и Калиакрии. Оттуда пошли к крымским берегам. У капудана Гуссейна девять кораблей под флагами на брам-стеньгах.

— Откуда же у них столько адмиралов? — удивился Ушаков.

— Султан собрал флот из приморских владений: алжирских, тунисских, трипольских. Среди адмиралов — храбрый алжирский паша Саит-Али. Известный морской наездник!

— Наездник! — усмехнулся Федор Федорович. — Знаем мы этих наездников! Сказал бы просто: пират!

— Говорит, на кораблях много народу. Всех с матросами — до двадцати тысяч человек. На каждом флагманском кроме экипажа не менее тысячи.

— А-а, понимаю — это для абордажа! — кивнул головой Ушаков.

— Да, он говорит: Саит-Али хочет взять Ушак-пашу по-мальтийски. Уже приготовил лестницы…

— Кого взять? Как сказал турок? — переспросил Федор Федорович.

— Ушак-пашу. Так турки называют вас.

Ушаков чуть улыбнулся:

— Запомнили!..

— Саит-Али поклялся султану, что привезет Ушак-пашу в Константинополь пленником, — докончил перевод Метакса.

Лицо Ушакова залилось краской.

— Ах ты шелудивая алжирская с-с-собака! — сказал в сердцах адмирал. — Пленником! Грозится взять нас по-мальтийски! А вот мы дадим ему по-русски! Пусть уходит! — указал он на турка. — Все ясно!

XXII

Возле адмиралтейского шлюпочного сарая сидело несколько плотников. Они вышли вместе со своим плотничьим десятником, стариком матросом, покурить.

— Вишь, Семен, какая у нас, в Севастополе, благодать, а тебе все плохо! — наставительно говорил десятник молодому матросу-плотнику, веснушчатому пареньку, который угрюмо курил.

— А чего ж тут хорошего, дядя Степан? Воды и той мало… — нехотя ответил он.

— Как мало? А это что? — указал десятник на голубой простор бухты.

— Ну, соленой воды, этого рассолу — хоть залейся, а пресной — что здесь, что на корабле! Какая же это жизнь! То ли дело у нас дома — река…

— Твоя-то вологодская река разве такая, как море?

— Наша река Сухона широкая… По ней ходят дощаники в десять сажен длины и насады⁶⁷…

— Не шире моей Волги, а и я привык к морю, — сказал старик матрос. Он знал, что не в соленой воде тут дело. Парня недавно сдали в рекруты, оторвали от семьи, и он никак еще не мог примириться со своим новым положением. — Привыкнешь и ты!

— Верно, дядя Степан, — поддержал десятника молодой быстроглазый плотник. — По первости всем так несладко оказывается. Недаром про рекрута у нас и присказка складена: «В Черном море был рекрут-горе. На фрегате служил да по деревне тужил. Снастей не знал — только ел да спал. А ночью на вахту сломя голову прет: боцманский линек его больно бьет. А за что? Да так. За то, что рекрут — дурак! Моря боится, на море злобится. А не знает друже, что не море топит, а лужа!» Вот так-то. Привыкнешь, брат!

— Теперь с водой в Севастополе ничего, жить можно, — продолжал свою мысль десятник. — Сначала было трудновато, это верно. А теперь батюшка Федор Федорович провел из балок. Он мужик хозяйственный. Он у нас, в Херсоне, как чума объявилась, вона чего понастроил.

— Да он и Севастополь отстроил, — поддержал пожилой плотник. — До него здесь домов тридцать стояло, не более. Ну, известно, еще кузницы, сараи, склады. Было село, а теперь — гляди-ко, какой город!

— Город, — насмешливо процедил молодой моряк. — Одно слово: на краю света… Ежели бы не миралтейство это самое, то что с него взять!..

Но старики уже не слушали молодого, говорили о своем.