Адмирал Ушаков

Дул пронзительный ветер, в лицо било снегом, но Федя не чувствовал холода. К себе в комнату он вошел напевая.

— Ого, какой веселый! Да ты, Федя, никак первый раз в жизни выпил! — рассмеялся Паша, при свече пришивающий пуговицы к бострогу¹⁷.

— А если б и выпил, Пашенька!

Он обнял друга за плечи и так сдавил, что Пустошкин крякнул:

— Пусти, тамбовский медведь!

Когда в следующее воскресенье Ушаков собирался уходить, Паша, осмелев, спросил:

— Куда? Снова к ней?

— На кудыкину гору! — отшутился Федя и помчался в милую слободку. Дверь ему открыла сама любезная, льстивая Марья Никитишна.

— А, Феденька, деточка! — запела она, увидев мичмана. — Как раз на чаек. Милости просим!

Федя разделся, вошел в знакомую комнату и остолбенел: за столом сидел с Любушкой грек Метакса.

Ушаков стал мрачным и неразговорчивым. Ему было противно, что Марья Никитишна и Любушка ласковы с этим черноглазым красивым греком, что Любушка весело смеется и шутит.

Феде казалось, что на него не обращают внимания, обходятся с ним как с малым ребенком.

После чая девушка принесла карты, но Федя не остался играть, сказав, что завтра, чуть свет, уезжает на неделю в Таврово.

— Вернетесь — приходите, не забывайте нас, — говорила в дверях Марья Никитишна, провожая гостя.

Ушаков ничего не ответил. Он только сжал челюсти и подумал: «Как же, ожидайте. Приду!»

Эту неделю Ушаков работал с остервенением.

Пришло воскресенье.

В последнее время Федя по воскресеньям вставал рано, а теперь отзвонили к обедне, а он еще лежал. Лежал и думал все о том же — о женском коварстве…

Пустошкин уже ушел в город к знакомым, когда Ушаков встал. Подмывало пойти к Ермаковым, но он все-таки остался дома.

До обеда он рисовал фрегат, а вечером достал из сундука маленький томик Сумарокова. Федя любил эти притчи, где так легко текут слова:

Прибаску
Сложу
И сказку
Скажу…

где стихи о моряках:

Встала буря, ветры дуют,
Тучи помрачили свет…

Он листал знакомые страницы, а глаза сегодня ловили иные строчки:

Изображает ясно
То пламень во крови
Тово, кто ждет напрасно
Взаимныя любви:
Прохожева обманет
Текущая вода,
Тово любить не станет
Ириса никогда.

IX

В середине следующей недели Ушакова взаправду отправили в Таврово с чертежами новых прамов.

Не хотелось уезжать из Воронежа, но ехал он со странным удовлетворением: как будто кому-то назло. А очутившись в Таврове, не мог дождаться, когда разделается со своим поручением.

В Воронеж он вернулся только в понедельник.

Паша Пустошкин сидел дома — чертил.

— Федя, а о тебе тут беспокоились, — ехидно сказал Паша.

— Кто?

— Прибегала Любушка, спрашивала: почему, мол, Феденька не приходит? Здоров ли?

— Да ну, брось шутить! — нахмурился Ушаков.

— Ей-ей, не шучу! Прибегала!

— Давно?

— В пятницу.

Ушаков посветлел.

Эта неделя тянулась у него дольше всех других: не мог дождаться конца. В воскресенье утром пошел знакомой дорогой в милую Чижовку. Шел, полный обиды. Шел не торопясь, но в то же время хотелось скорее-скорее…

Открыла сама Любушка:

— Феденька, голубчик! Пришел!

Она кинулась к нему и неожиданно поцеловала в холодную щеку.

Ушаков окончательно опешил.

Любушка тормошила его, стащила с него шинель, повела в комнату.

Ушаков сразу приметил: дверь в комнату постояльца была раскрыта настежь.

— Грек дома? — насупился он.

Любушка залилась смехом.

— Что ты?

— Из-за грека-то и не приходил? Да?

Федя только потирал холодные руки, молчал, подозрительно озираясь.

— Глупенький, да он мне противен! Понимаешь: про-отивен! И он уехал!

— Куда?

— В Азов.

— Совсем?

— Совсем!

Федя кинулся к ней.

— Пусти! Мама! — с притворным испугом зашептала она, кивая на дверь.

Ее большие глаза стали еще больше. Федя отпустил ее и оглянулся.

Любушка отбежала за стол и, выпячивая свои полные губы, протянула:

— Тру-ус! Мамы нет, ушла к протопопше. Мы одни в доме. Тру-ус!

Ушаков шагнул к столу. Их разделяла только столешница.

Любушка стояла против него, раскрасневшаяся, похорошевшая. Она дразнила, высунув язык.

Ушаков увидал: у Любушки на конце языка — небольшая ямка.

— Чего смотришь? Язык раздвоен? Как у змеи. Не бойся — это меня в детстве нянька кашей так накормила. Сунула в рот ложку горячей каши, а сама убежала. И сожгла мне язык…

Федя через стол ловко схватил ее за руку…

До весны было еще три месяца, но у Феди Ушакова она расцветала уже в январе.

X

В напряженной каждодневной работе мелькали похожие друг на друга дни. Зима пролетела незаметно: была она «сиротская» и не успела надоесть ни снегами, ни морозами.

В марте вскрылась река. И сразу прибавилось работы: отправляли припасы, вооружение и снаряжение для судов, которые строились на верфях в Таврове, Павловске, Икорце и Хопре.

От зари и до зари, не умолкая, стучали плотничьи топоры. Не потухали литейные печи, кузнечные горны, курились смолокурни.

Сенявин деятельно готовил Азовскую флотилию.