Адмирал Ушаков. Том 1, часть 1

здесь оправдаться, то будет бесконечно и наведу величайшее

затруднение и скуку, но должен по необходимости несколько

описать. После сражения его превосходительство никогда нас

в собрание к себе не призвал, рапортов наших не согласил и мы

друг с другом вообще не видались и не осмотрелись в согласии

рапортов.

Реляцию его превосходительство соображал с одними своими

мыслями, рапортом, поданным мною, был недоволен (как после

из писем же его я узнал), число неприятельских кораблей,

которые были в бою, написал не то, сколько их было. Находилось их

тогда точно 17 линейных кораблей, так все их считали, он и сам

всегда говорил тож, а к Севастополю после оного на вид

приходили точно пятнадцать.

Его превосходительство оное бывшее в бою число кораблей

переменил только для соображения разных получаемых им из

Кинбурна и от вашей светлости записок, чтоб не показать

невероятности. Но собственные всех нас глаза, будучи так близки

в бою, невероятны быть не могут. Тож не знаю, почему

невероятны показались повреждения неприятельских кораблей,

описанные в моем рапорте (по которым и быть тут некоторым

кораблям не можно), но они так справедливы, что сверх всей моей

команды служителей, множество людей с корсарских судов все

происшествие и оное повреждение видели и везде уже

разгласили. Какая надобность мне на себя писать и брать лишнее. Я бы

доволен был половиной случившегося, но, писав рапорт, не хотел

справедливости отнять от команды, боялся уменьшением

видимого всем дела их обескуражить. И хотел отдать справедливость

каждому по заслуге и достоинству. Услышав я несходные

расположения, объяснился письмецом с моим прошением, на которое

получил ответ; в нем описано о разных невероятностях моего

рапорта, неудовольствия, что много в нем писано; в нем же

прописано, что во всех собранных им рапортах разное показано

и сообразить их нельзя и, что, не приступая к разбирательству,

за лучшее почел и отправил их во оригинале на вышнее

рассмотрение. Об оном самом 9 числа сего месяца, то есть в воскресенье

утром, при случившихся у меня четырех фрегатских командирах

и двух не больше офицерах между дружеским разговором

пожалел я и прочие со мною, что отправление таким образом

рапортов отнимет у нас честь и славу, которую отменным случаем

заслужили и думали, что еще некоторым образом нанесет бесчестие.

Вот, ваша светлость, вся важная притчина и величайшая моя

вина, ежели она так почтена быть может. Оно справедливо

и утаить ничего не хочу. Засим никто у меня не был, и я

нахожусь и доныне больным в постели.

Через сей только случай получил я столь строгого содержа-

ния письмо и: гнев его превосходительства, от кого ж он что обо

мне слышал не сказывает, имеет около себя множество шпионов

и во всякой неправде им верит и после мстит до бесконечности

за всякую безделицу.

Несколько уже раз сношу я многие напрасные обиды, но все

преодолеваю терпением, а сего случая никак уже обойтить не

мог. Он мне неизбежен, ибо его превосходительство на все

оправдания мои чрез письма благосклонного рассмотрения не учинил

и ответствовал мне письмами ж с великими еще повреждениями

чести, объявя о том, что уже он писал к вашей светлости и

просил отсель увольнения. Я не осмеливаюсь ничего противного

о командующем говорить и думать, но разве другие такие

обстоятельства беспокоют и к сему приводят, а действительно не мои

поступки. Засим, милостивейший государь, по справедливости

вашей светлости донесть честь имею: ничего в свете столь усердно

не желаю, как остаток^отягощенной всегдашними болезнями моей

жизни провесть в покое.

Посему, всемилостивейший государь, если подвигами моими

заслуживаю внимание и монаршую милость, удостойте щедротою

и покровительством исходатайствовать мне за болезнью моею

увольнение от службы и для безбедного пропитания в

награждение по чину жалованием. Пенсию кампаниями я уже вдвое

заслужил, сей монаршей милостью останусь преисполнен.

А ваше светлейшее и великое имя и благодеянии пребудут

вечно в душе моей впечатленны.

Всемилостивейший государь, осмеливаюсь еще в

подтверждение моего рапорта донесть, что он действительно во всем

содержании его справедлив. Кроме, может быть, по непривычке не со

вкусом писан. Почитается в нем Марком Ивановичем

непозволительным прописанное обещание мое людям, но я тогда оное им

объявил в рассуждении первой на здешнем море генеральной

нашего флота баталии, желая и имея верную надежду на бога, с

помощью его оную выиграть. Я сам удивляюсь проворству и

храбрости моих людей, они стреляли в неприятельские корабли

нечасто и с такою сноровкою, казалось, что каждый учится стрелять

по цели, сноравливая, чтоб не потерять свой выстрел. Истинно

происходило все сходно сему описанию, надеюсь в самой скорости

соизволите услышать распространившуюся повсюду сию

справедливость, удержать оного от толиких свидетелей разных людей

никак нельзя, но оной шум некоторым сортом похвал больше

всего мне повредил и повергнул в описанное мною несчастье.

Наипокорнейше прошу вашей светлости удостоить команду мою

служителей наградить каким-либо малейшим знаком милости.

Они во всем словам моим бессомненно верят и надеются, а