Адмирал Ушаков

- Ну и хорошо, - сказал Ушаков, - пойди к себе и читай, а я отдохну немного.

После ухода племянника Ушаков некоторое время посидел в одиночестве, потом, одевшись, спустился вниз, постоял немного во дворе и направился в сторону Мокши. Подышать свежим воздухом.

Вечерело. Солнце уже находилось за горизонтом, но его лучи еще достигали облака, сказочной кривой саблей вытянувшегося над дальним темно-синим лесом. Нижний край облака, в который упирались лучи, светился тонкой полоской, как отточенное лезвие. Чуть в стороне от этого облака горела яркая звезда. Такие ясные зори обычно предвещают ночные заморозки. Время шло к холодам.

Ушаков шел и слышал, как под ногами шуршала высохшая трава. Из села доносилась тихая девичья песня. Еще не стемнело как следует, а молодежь, наверное, на бревнах у старосты собралась. В Алексеевке спокон веков так ведется: кто строится, у того на бревнах и гулянье собирается. Песни, пляски, игры - чего только не затевают!.. К молодым не приходят тягостные мысли, как к старикам. На уме у них другое. У них все впереди, а то, что впереди, обычно манит добрыми надеждами... "Дай Бог, чтобы им жилось лучше, чем их отцам и дедам", - думал Ушаков, прислушиваясь к доносившейся песне.

Когда Ушаков вернулся домой, в столовой горели свечи, на столе стоял самовар.

- Где пропадал, батюшка? - поднялся навстречу Федор, встревоженный его долгим отсутствием. - Я уже собирался людей посылать, тебя искать.

- Где Федор Иванович?

- У себя сидит. Ужинать не стал, чаю ему туда отнесли. А ты как, батюшка, ужинать будешь?

- Не хочется, пойду лучше спать, - сказал Ушаков и направился к себе.

Утром в столовой завтракали без гостя. Федор поднимался будить его, но не добудился. Федор Иванович встал перед самым обедом. Умылся, выпил квасу и пошел в кабинет к дядюшке, не забыв прихватить с собой папку с рукописью.

- Спать, что ли, к нам пожаловал? - с притворной строгостью пожурил его Ушаков. - У нас так не принято. У нас с петухами встают.

- Всю ночь, дядюшка, над вашей рукописью сидел, оттого и завтрак проспал, - отвечал Федор Иванович, кладя папку на стол.

На лице Ушакова шутливость сменилась выражением обеспокоенности:

- Что скажешь?

- Без лести, дядюшка, скажу: добрые записки получились. С интересом читал.

- Я про конец спрашиваю: к месту там всякие рассуждения или выбросить?

- Не знаю, дядюшка. На вашем месте я бы оставил. Рассуждения ваши островов касаются, а не России. Хотя, - добавил Федор Иванович, теряя уверенность, - недруги ваши могут по-всякому повернуть...

- То-то и оно, что могут. - Ушаков тяжело вздохнул. - Придется, видно, послушаться Филарета, переделать конец.

Внизу ударил колокол: Федор звал на обед.

Спускаясь по лестнице, Ушаков спросил племянника:

- Чем сегодня займемся?

- Хотелось бы в монастырь сходить, праху деда Федора поклониться.

- Что ж, в монастырь так в монастырь, - согласился Ушаков. Пообедаем да и двинемся пешочком.

6

В монастырь шли знакомой лесной дорогой, шли не спеша, разговаривая между собой. Ушаков вспоминал, как две недели тому назад он следовал по этой же дороге с толпою крестьян. В тот день все стремились в монастырь с надеждой услышать решение царя о даровании крестьянам полной воли. Шли в монастырь веселыми, а возвращались понурыми. Объявленный манифест обманул их надежды.

- Трудно приходится крестьянам? - интересовался Федор Иванович.

- Среди дворян слишком много самодуров, - отвечал Ушаков. Наказывают крестьян своих нещадно, помыкают ими словно скотиной. Я знаю одного, который до смерти двоих запорол.

- И что же ему за это?

- А ничего, по решению суда пять лет отсидел в Санаксарском монастыре, отмолил грехи и снова в деревню свою вернулся, чтобы новыми грехами себя покрывать. Другой помещик, которого я тоже хорошо знаю, продолжал Ушаков, - мужиков до смерти не доводит, понимает, что смерть крестьянина в убыток оборачивается, но дыхнуть им свободно не дает. По десять шкур готов содрать с крестьян своих этот помещик.

- Но его же можно остановить!

- Я пытался. Только он тех крестьян, что ко мне обращались за заступничеством, еще злее наказывать стал.

Выйдя на монастырскую поляну, путники, как обычно делали все прихожане, перекрестились на стоявшую у дороги часовню и направились к главным воротам. Навстречу им маленькими группками и в одиночку шли богомольцы, приходившие на службу. У ворот стоял большой тарантас, впряженный в пару лоснившихся от сытости лошадей. В то время как кучер в синем кафтане держал под уздцы лошадей, чтобы стояли спокойно, несколько монахов суетливо поправляли на тарантасе сиденье, счищали с подножки и колес засохшую грязь.

- Уж не архиерея ли сей экипаж? - предположил Федор Иванович.