Адмирал Ушаков

— «С пребыванием на сих днях ко двору курьерами получены обстоятельные известия о действиях флота ее императорского величества в Архипелаге. Главнокомандующий тем флотом генерал-аншеф граф Алексей Орлов доносит с корабля „Трех Иерархов“, под островом Тассо, от 19 сентября…» Тут много всяких известий, — прервал чтение Федор Иванович. — Дозвольте, дядюшка, на одном только известии остановиться.

— Я слушаю.

Федор Иванович пошелестел газетой, нашел отмеченное место и продолжал:

— «…12 сентября последовало между островом Лемносом и Афонскою горою происшествие, которое не инако служит как приращению славы победоносного ее императорского величества оружия.

Небольшое греческое судно, называемое „Трекатара“, на котором молодой человек мичман Ушаков был главным командиром, с одною ротою солдат Шлиссельбургского полка под командою капитана их Костина и с небольшим числом албанцев, переходя от острова Скопело к Тассо, в виду крепости Лемноса, при совершенном безветрии остановилось на месте неподвижно. Неприятель, усмотря оное в таком состоянии и зная при том вооружение греческих судов, считали уже оное своею добычей; чего ради вышел из порта на одной галерее и четырех полугалерах в великом числе вооруженных дульциниотов, главных в тамошних морях разбойников, спешил на гребле к овладению судном, уповая взять оное без всякого сражения. Командиры капитан Костин и мичман Ушаков, узнав по флагам неприятеля, несмотря на худое вооружение „Трекатары“, изготовились к обороне, распорядя таким образом, чтоб судно при тихой погоде яликом и баркасом во все стороны поворачиваемо было; потом, вынув пустые водяные бочки, употребили оные к тому, дабы солдатам и албанцам служили вместо туров, а навешанное платье и постели укрывали их по бортам и на шканцах, на которых приказано было лежать, не показываясь неприятелю до приближения его к судну; на корме, прорубив вскорости борт, поставили небольшую пушку и, распределя по всем нужным местам людей, коих не более 229 человек было, считая всех обер- и унтер-офицеров, солдат, албанцев и матросов, ожидали бодро неприятельского нападения.

В четыре часа пополудни началась пушечная пальба с галеры, потом и прочие суда, подойдя ближе, стреляли из пушек и ружей; а как и из „Трекатары“ при поднятии российского флага. Ответствовано было, что неприятель, надеясь на свою превосходную силу, стремился пристать к судну и с оружием взять оное, но весьма храбро отбит был и прогнан».

Закончив чтение, Федор Иванович бережно свернул газету и спросил дядю, про него ли сие написано?

— Откуда это у тебя? — обратил на него взгляд Ушаков.

— Нашел в бумагах покойного батюшки.

Ушаков откинулся на подушки, помолчал, раздумывая. Потом заговорил:

— В тысяча семьсот семьдесят первом году я был уже лейтенантом, а не мичманом. Да и в кампании той, коей предводительствовал граф Алексей Орлов, не участвовал. В то время я в Азовской флотилии служил.

— А как же это? — показал на газету Федор Иванович.

— Сие про батюшку твоего Ивана Федоровича…

Ушаков свесил с кровати ноги и попросил халат. Он не мог больше лежать: воспоминания сильно взволновали его.

— Славный был мореходец твой батюшка, царство ему небесное!

— Батюшка никогда не рассказывал мне о своих походах.

— А было ли у него время рассказывать? — Ушаков взял в руки газету, посмотрел, нет ли там еще чего, и тотчас вернул. — Береги. И пусть сия газета будет тебе вроде родительского завещания. Мы с батюшкой твоим свое прошли, теперь твой черед идти. Дальше идти. Россия на вас, молодых, взгляд свой должна держать. А что до Траверсов да Мордвиновых, то они вроде морской пены — хоть и наверху, да не на них флот держится.

Ушаков закашлялся и стал тащить на себя одеяло. Федор Иванович бросился ему помогать.

— Ничего, ничего, я один, сам управлюсь, — остановил его Ушаков. — Полежать надо. А ты иди гуляй, — легонько оттолкнул он от себя племянника. — Не велико удовольствие у больного торчать. Иди.

Федор Иванович прожил у дяди до середины Великого поста. Он уехал в мартовскую оттепель, когда Ушаков был уже совсем здоров.

13

В народе неспроста говорят: время за нами, время перед нами, а при нас его нет. Мы его не замечаем. Не замечаем, как оно летит. И только когда мысленно оглядываемся, с удивлением обнаруживаем: то, что было впереди нас, маня наше воображение, оказалось уже позади… И так всю жизнь. Не замечаем, как остается позади молодость, в хлопотах проходят зрелые годы. Все проходит, и вот ты уже старик… Ты обнаруживаешь это и вначале не веришь себе: неужели это правда? Не веришь, удивляешься и со смутным страхом смотришь вперед: много ли там еще осталось? И вот что странно, чем меньше времени остается там, впереди, тем быстрее переливается оно из дали будущего в даль минувшего, тем быстрее течение дней. Да, время не понимает шуток. Время делает свое дело бесповоротно, неумолимо.