Адмирал Ушаков

В кабинет шагнул молодой черноглазый мичман. Сзади, радостно улыбаясь, шла Любушка.

Адмирал поднял глаза. Он не смотрел на Любушку, но успел заметить, что она как-то похорошела.

– Честь имею явиться, ваше превосходительство. Мичман Егор Метакса. Прибыл в ваше распоряжение! – отчеканил молодой человек давно заученную речь и подал рапорт.

Федор Федорович взял рапорт.

– Прошу садиться, сударыня! – вежливо обратился он к Любушке.

Они впервые встретились глазами. Федор Федорович порозовел. Любушка смотрела на него восторженно.

Ушаков окинул мичмана взглядом с ног до головы. Черноглазый Егорушка был, видимо, больше похож на отца. Лицо серьезное. «Хороший паренек».

– Когда окончил?

– В июле прошлого года.

– Которым?

– Четвертым, ваше превосходительство.

Ушаков улыбнулся:

– Я тоже когда-то окончил четвертым. Где плавал? Конечно, до Готланда?

– Точно так.

– Эволюции морские учили по иезуиту Госту?

– Да, по Павлу Госту.

– И читали «Книгу полного собрания об эволюции», перевод с французского господина капитана Семена Мордвинова?

– Точно так.

– Пятьдесят лет учат всё тому же, – с грустью покачал головой Ушаков, уже спокойнее глядя на Любушку и улыбаясь. – Ну, господин мичман, у нас научишься воевать не по французским или английским образцам, а по русским!

– Рад стараться, ваше превосходительство!

– Морское дело любишь?

– Люблю, ваше превосходительство.

– И знаешь его? Подходя к кораблю, не будешь приставать носом к корме, а?

– Что вы, ваше превосходительство! Извольте проэкзаменовать!

– Покажи-ка руку!

Мичман протянул руку. Ладонь и пальцы были в мозолях от вытягивания снастей.

Адмирал ласково улыбнулся. Он вспомнил, как в такие же годы думал только о выкраивании парусов, вооружении мачт и отакелаживании рей. И любимой музыкой для него было завывание ветра в снастях.

– А может, лучше на бережку, чем на корабле? Вон и маменька, по-видимому, собирается просить об этом адмирала…

Мичман вспыхнул:

– Ваше превосходительство, я – моряк, а не пехотинец!

«Самолюбив, обидчив. Хорошо!»

Мичман начинал нравиться адмиралу.

– Ну, ладно, ладно! Знаю, что наш брат, моряк, не жалует пехоты. Мы в корпусе, бывало, звали пехотного офицера «бубновый валет», а кавалерийского – «пиковый валет». А у вас, интересно, как?

– У нас точно так же, – улыбаясь ответил уже неофициальным тоном мичман.

– Будь покоен. На берег тебя я сам не пошлю. А вот куда же тебя назначить: на линейный корабль, фрегат или бриг? – спросил он и подмигнул Любушке, словно говоря: мол, посмотрим, куда молодой челочек гнет?

– Куда вам будет угодно, ваше превосходительство.

– Он знает турецкий язык, Федор Федорович, – вкрадчиво сказала Любушка.

Мичман сделал движение – был явно недоволен вмешательством матери.

Ушаков с еще большим интересом глянул на Метаксу.

– И хорошо знаешь турецкий? – спросил он юного толмача.

– Почти как русский, ваше превосходительство.

– Это нам пригодится. И на берегу и в море. Я беру тебя к себе в переводчики!

Любушка расцвела. Смотрела благодарными глазами.

– А числиться ты будешь на корабле «Владимир». Это флагманский корабль капитана генерал-майорского ранга Павла Васильевича Пустошкина, которого Любовь Флоровна, вероятно, помнит…

– Как же! Пашенька Пустошкин! – отозвалась Любушка.

– Очень благодарен, ваше превосходительство! – радостно отвечал довольный мичман.

– Ступай отдохни с дороги. Подпоручик Чалов в канцелярии скажет, как и что делать.

– Есть!

Мичман четко повернулся кругом и вышел. Они остались вдвоем.

Ушаков поднялся из-за стола навстречу Любушке. А она легкими шагами подбежала к нему и бросилась на шею.

– Феденька, милый мой, дорогой! Наконец-то мы снова вместе. Сколько не видались! Я так стосковалась по тебе! – говорила она. – А знаешь, ты стал важный. Настоящий адмирал! Я вижу: Егорушка уже от тебя без ума!

– Это все молодые так. Помню, как я Алексея Наумовича Сенявина обожал… А сынок у тебя хороший. И ты сама все хорошеешь!.. – говорил улыбаясь Федор Федорович. – Что же это мы стоим? Садись, Любушка.

Они сели на диван.

– Я согласна, мальчик у меня неплохой: серьезный, неглупый… Да, прости, – я все говорю, а о главном чуть не позабыла. Поздравляю тебя, Феденька, с победой, с Георгием!

– Спасибо, дорогая!

– В Петербурге все сравнивают твои прошлогодние победы с Чесмой.

– Ну что ты, – смутился Ушаков. – До Чесмы далеко!

– Нет, нет, не говори. А как была рада тетушка!

– Настасья Никитишна еще жива?

– Жива.

– И домик у березы цел?

– Стоит.

Перед глазами Федора Федоровича мелькнули картины юности, невозвратного прошлого.

Они замолчали. Смотрели друг на друга.

– А где же вы были все эти годы? – спросил Федор Федорович.

– После Херсона мы устроились в Кронштадте. Павел не хочет больше работать на юге.

– Понятно, – усмехнулся Ушаков. – А как же ты приехала сюда?

– Я сказала, что не отпущу Егорушку одного.

– И ты будешь здесь?

– Буду, мой родненький, буду. Буду видеть тебя!

– У меня, Любушка, есть в Севастополе свой небольшой домик.

– Вот и чудесно. Я буду приезжать в гости.

– Милости прошу! А теперь, Любушка, тебе, пожалуй, надо уходить: неудобно так долго быть у меня – ведь там Егорушка ждет.